Н.И. Кузнецова
Государственный университет – Высшая школа экономики

О специфике формирования университетского образования в России

История формирования системы высшего образования в России весьма поучитель-на. Но «поучения», т.е. исторические уроки, как известно, могут интерпретироваться весьма различным образом, вести к прямо противоположным оценкам. История европей-ских университетов вообще сложна и противоречива, а в России формирование системы университетского образования шло по собственному сценарию. Поскольку Россия заим-ствовала западно-европейские культурные образцы, имелась возможность учесть накоп-ленный опыт, взвесить «плюсы» и «минусы», наметить для себя оптимальный путь. О «преимуществах догоняющего развития» достаточно часто писали политологи ХХ века (см.: 11). Возможно, мы могли бы использовать эти преимущества и в начале XXI столе-тия. Как бы там ни было, главной задачей было – суметь приспособить европейский опыт к своеобразию исторического развития страны.
В целом можно сказать, что в истории российского университетского образования наблюдались две альтернативных тенденции, условно говоря, их можно назвать «прогрес-сивной» и «регрессивной». Первая связана с высокой оценкой университетов и предостав-лением им широких полномочий, возможностей автономии и гарантий определенных гра-жданских прав членам «университетской корпорации», вторая – с отрицательной оценкой деятельности университетов и, соответственно, с серьезными ограничениями их автоно-мии. Последнее вело к очередным университетским реформам, которых было несколько в течение XIX столетия. Если сегодня ссылаться на историческую традицию, то необходимо учитывать эту альтернативность оценок и рассматривать, в каком именно историческом периоде высказывались те или иные мнения. Нам представляется, что необходимо не-предвзято взглянуть на историю российских университетов и, рассматривая современные проблемы, избежать односторонности, построить, так сказать, стереоскопическое видение прошлого.
Хотелось бы также обратить внимание, что в кратко реконструированной нами ис-тории российского университетского образования важнейшую роль играли не столько глобальные социальные закономерности, сколько конкретные личности. История универ-ситетов в России глубоко персональна. Это также следует правильно оценить. Е.Т. Гайдар в своей недавней книге выразительно заметил: «Опыт ХХ в., накопленный после того, как были написаны работы К.Маркса и Ф. Энгельса, посвященные законам истории, показал, что они менее жестки, чем это представлялось основоположникам марксизма. Выбор стратегии развития на десятилетия зависит от факторов, которые невозможно прогнозиро-вать. Роль личности в истории больше, чем думали классики марксизма» (1. С. 204). В данном случае мы также можем подтвердить этот тезис.
Личность – это всегда случайность. Выбор и внедрение определенных социальных институтов для развития российской науки и высшего образования, придание этим инсти-тутам тех или иных организационных форм зависели от конкретной личности. История эта, таким образом, вполне волюнтаристская! Как показывают «уроки истории», многое, очень многое зависит от нашей собственной воли и принятой на себя ответственности. История высшего образования в России – это не безличный, общезакономерный, «неумо-лимый» процесс, а ряд персональных решений, предпочтений, действий.
Мой собственный тезис состоит в следующем: университетская идея – подлинно животворящая идея европейской цивилизации. Россия успешно восприняла эту идею, за-имствуя не просто формальный социальный институт («университет»), но и соответст-вующую социокультурную традицию, доказав, в частности, тем самым «европейскую природу» отечественной культуры и – более широко – своей ментальности. Однако дви-жение по этому пути не гарантировано прошлым, а по-прежнему является нашим собст-венным выбором, определяется нашими волевыми предпочтениями и решениями. Рас-смотрим, как это происходило.
Университет, как выражаются некоторые историки, – это дар, который Высокое Средневековье преподнесло Европе Нового времени (см.: 9). Европейские университеты как учреждения, которые готовили «кадры высшей квалификации», возникли в XII веке, а на их базе в дальнейшем появились организационные формы, в которых функционировала и развивалась европейская наука. В XVII веке учреждено Лондонское Королевское обще-ство, открыта Парижская Академия наук. Европейская традиция, таким образом, идет от университетов – к специфическим организационным формам научного сообщества. В России, заметим сразу, путь был обратным. И чрезвычайно коротким.
Формирование института российской науки было основано на решении Петра I, ко-торый подписал Положение о создании Санкт-Петербургской Императорской Академии наук в январе 1724 г. С культурологической точки зрения, в этом решении российского императора можно усматривать попытку монтажа двух основных социокультурных об-разцов – Лондонского королевского общества и Парижской Королевской академии наук. «Протекторат» высшей власти был указан в самом названии нового учреждения, а париж-ский институт демонстрировал, каким образом можно привлечь «ученых людей» для ра-боты по контракту. Иными словами, академики поступали на «государеву службу» и по-лучали достаточно высокое «академическое жалованье» за свою работу. Для России XVIII в. другой вариант Академии наук, по сути дела, просто не мог быть реализован. «Ученые люди», за неимением своих, приглашались из-за рубежа. В 1725 г. первый «научный де-сант» появился в Санкт-Петербурге: 13 академиков, из которых двое были швейцарцы, один француз и десять немцев, приступили к работе на берегах Невы (см.: 3).
Известно, сколько насмешливой иронии вызывало волюнтаристское решение рос-сийского самодержца учредить Академию – для занятий самыми передовыми областями научных исследований – в малограмотной стране, где катастрофически не хватало массо-вых элементарных школ, В ответ на эту инициативу – не только непонимание современ-ников, но и резкие выпады демократической интеллигенции XIX века. Например, Д.И. Писарев неоднократно презрительно отзывается о самом проекте академической науки, которая была «привезена» и «пересажена» на российскую почву декретом императора. Он писал: «…петровский период искусственного насаждения наук в России (подчеркнуто мной – Н.К.) продолжается до наших времен и, может быть, будет продолжаться еще для наших детей и внуков» ( 8. С. 57). Формально такая оценка возможна, но правильна ли она по сути дела?..
Петровский сценарий развития Академии предусматривал три основных сферы деятельности для приглашенных ученых: 1) приращение знаний; 2) обучение молодых людей; 3) различного рода экспертиза (см.: 3). Соединение исследовательской и педагоги-ческой работы было необходимо для «воспроизводства кадров», для смены в перспективе ученых-иностранцев «природными русскими», как тогда выражались. Поэтому в Проекте Петра I было указано на необходимость создания Академического университета и гимна-зии. Так появились в лексиконе российского народа еще два новых слова, две новых прак-тики обучения молодых людей. Император пояснял свою мысль следующим образом: хо-тя уже принято в Европе, что для развития наук и художеств употребляются обычно два различных учреждения («здания») – «Академия» и «универзитет», в России необходимо создать единое научно-образовательное учреждение. «Понеже ныне в России здание к возрощению художеств и наук учинено быть имеет, того ради невозможно, чтоб здесь следовать в протчих государствах принятому образу…» (цит.по: 2. С.429). Таково было предпочтение российского варианта, с первых шагов появилось, таким образом, своеобра-зие отечественной традиции университетского образования. Собственно говоря, именно это одновременное учреждение и Академии, и Университета привело к тому, что к концу ХХ в. всеми признанное первенство Московского университета вдруг стало оспариваться в Санкт-Петербурге (см.: 4).
Регламент 1747 г. все еще повторяет это «академическое расположение» универси-тета: «Россия не может еще тем довольствоваться, чтоб иметь людей ученых, которые уже плоды науками своими приносят, но чтобы всегда на их места заблаговременно настав-лять в науках молодых людей, а особливо что за первый случай учреждение академиче-ское не может быть сочинено инако, как из иностранных по большей части людей; а впредь должно оно состоять из природных российских. Того ради к Академии другая ее часть присоединяется – Университет» (цит.по: 2. С. 443). Подчеркнем, что финансирова-ние было единым: «академическими сотрудниками» считались и академики-профессора, и адъюнкты, писари и переводчики, различного рода технические служащие, студенты и частично – гимназисты, поскольку все они брались на «казенный кошт». Штат, впрочем, не был слишком велик для большого государства: в январе 1726 г. жалование в Академии получали 34 человека.
Академический университет, тем не менее, никак не мог соответствовать европей-ским образцам – по своему смыслу, это был, выражаясь современным языком, «рабфак», который готовил для продвижения вверх по академической лестнице. Студентов набирали как рекрутов, в любой момент могли отозвать и направить в другое место «государевой службы». Ни о каких «вольностях», гарантиях прав, ни о какой «университетской корпо-рации» здесь не могло быть и речи. Первое серьезное учреждение, которое может счи-таться соответствующим духу западно-европейской «университетской идеи», – это все-таки Московский Императорский университет, открытый в 1755 г. под высоким покрови-тельством дочери Петра Елизаветы. Проект его создавали фаворит императрицы Иван Иванович Шувалов и первый «природно российский» академик Михаил Васильевич Ло-моносов. По сути дела, только теперь произошла подлинная «пересадка» социального ин-ститута, важнейшего для нашей страны, ее культуры, ее гражданского самосознания. Трудно переоценить роль этих персональных заслуг Шувалова и Ломоносова в истории нашего Отечества.
«Университетская идея» на российской почве постепенно приобретала конкрет-ность, зримые контуры. Специфика первого отечественного университета состояла, преж-де всего, в том, что он был сугубо светским и включал три факультета, а не четыре, как в Западной Европе: философский, медицинский и юридический. На Западе отсутствие тео-логического факультета вызывало недоумение, – какой же может быть университет без такой важнейшей специализации! И дело тут было не в атеистических взглядах основате-лей нового учреждения, а в том, что подготовка православных кадров высшей квалифика-ции еще со времен Петра поручалась Синоду. Проект Московского университета, таким образом, следовал имеющейся традиции, и неприятия в рамках господствующей идеоло-гии не вызывал. В то же время, как и в западно-европейском университете, по своей роли философский факультет был базовым, общеобразовательным: для того, чтобы учиться на юриста или медика, необходимо было получить философское образование. При Универ-ситете необходимым образом открывалась гимназия, которая готовила к будущей студен-ческой жизни. В 1760 г. в Московском университете было 30 студентов и 118 гимназистов (все – «казеннокоштные»). Казалось бы, немного, но, как многократно повторял Шувалов, – все должно происходить «мало-помалу» (таково было его любимое словечко тех вре-мен).
Само пространство университета, все его ритуалы были глубоко знаковыми, сим-волическими. Вот как подчеркнуто торжественно происходило, скажем, посвящение уче-ников – успешных гимназистов – в студенты. С.П. Шевырев вспоминал: «Один из них обыкновенно обращался с латинскою просительною речью к директору, директор с такою же речью к куратору, куратор произносил латинскую похвалу ректору, профессорам и студентам, и сам из своих рук раздавал шпаги ученикам и медали студентам. Минута в самом деле была торжественная. На глазах столицы наука давала, вместе со шпагою, дво-рянское достоинство людям всех званий» (цит. по: 10. С. 239). Заметим, что шпага эта юридически ничего не значила. Однако в своем историческом очерке П.Н. Милюков под-черкивал: «Не следует, однако же, чересчур низко ценить значение той чисто внешней прививки новых культурных элементов… Эти формы, пока еще не наполненные новым содержанием, были, однако же, ассоциированы с известным, вполне определенным со-держанием, отрицавшим соответствующее содержание русской старины. Внешность, т.е. одежда, пища, жилище, все это – части немого языка культуры, который говорит тем красноречивее, чем резче противоречит окружающей внешности» (7. С. 158).
Одна из самых главных заслуг первого российского университета – создание атмо-сферы, направленной на воспитание персональности, личности, индивидуальности. Са-мый комплекс учебных зданий, их убранство, архитектурные решения, с этим связанные, символически подчеркивают, что сверхзадача нового учреждения – формирование интел-лектуальной элиты с ее культом книжной, кабинетной работы, самоанализа, самостоя-тельности суждений. Отметим еще раз, что элитарность интеллектуалов не связана с ро-довитостью, служебным положением, доходами, как это было ранее. Такого в России еще не было. Появляются и неформальные объединения (например, Дружеское общество Но-викова и Шварца, где в основном обсуждались литературные опыты и переводы), внося-щие в традиционную московскую культуру новые формы поведения: привычка к индиви-дуальной интеллектуальной работе сочетается здесь с попытками совместно обсуждать и пропагандировать свои идеалы. С колоссальной скоростью эти новые культурные практи-ки были освоены и стали естественными. Москвичи гордились своими университетскими питомцами, любовались студентами – их яркими мундирами зеленого цвета с красными воротниками, обшлагами и подбоем, хотя поначалу не обошлось без курьезов. Известен случай, когда группу прогуливающихся студентов горожане приняли за пленных шведов (см.: 10. С. 241).
Так называемое «искусственное насаждение» наук и университетского образова-ния, проведенное по инициативе Императорского двора и под его патронажем, дало в Рос-сии бесценные культурные плоды. Сегодня историки смотрят на петровские преобразова-ния совершенно иначе, чем в середине XIX века Д.И. Писарев. Выразительно перечисле-ние многообразных последствий этой инновации: «В XVIII веке даже в таком традицион-ном городе, как Москва, существование университета создавало новый ритм жизни, при-давало ей новые краски. Человек университета слушал или читал лекции, давал частные уроки, бывал в театре, на заседаниях литературного общества или масонской ложи, отво-зил переводы в типографию, ездил за границу для продолжения образования, т.е. испол-нял множество разнообразных ролей, в которых преобладало светское, просветительское начало. Если ранее ритм жизни Москвы задавался церковью, сельскохозяйственным тру-дом большинства ее обитателей и деятельностью правительственных учреждений, то те-перь в этой симфонии появилось новое звучание... Складывалось понятие «университет-ский город», столь важное для жизни русского общества. Можно спорить о том, какой университет был в России первым, но первым университетским городом, без всякого со-мнения, стала Москва. Само основание университета совершенно меняет характер всякого города, и тому немало примеров. Так, в Казани учрежденная гимназия, а затем и универ-ситет собирают под одну крышу уже существующие культурные силы, создают в городе особую атмосферу. Два купеческих поволжских города – Самара и Саратов – схожи своей торговой живостью. Но Саратов при этом является университетским городом, и разница бросается в глаза» (10. С. 22; 27). 
Характерно, что «университетский человек» был действительно нетрадиционен и стойко противостоял нравам окружающей среды. Н.И. Тургенев (современник данной «культурной прививки») писал: «Если среди всеобщей подкупности, среди подкупной толпы начальников, вероломных судей, которые тяготеют над Россией, случайно встреча-ется какой-нибудь честный и просвещенный чиновник, какой-нибудь честный и стойкий начальник, то почти можно было быть уверенным, что он был в Московском университе-те…» (цит. по: 10. С. 327). Забавно, что даже Екатерина II отмечала: «с тех пор, как из университета люди вошли в дела, я стала понимать приходящие бумаги» (цит. по: 10. С. 327).
В свое время Ломоносов внушал императрице Елизавете, опираясь на свой опыт управления Академическим университетом, что необходимо соблюсти следующие обяза-тельные условия: 1) свобода самоуправления (это означало – выборность ректоров и дека-нов). Существовавшие тогда профессорские конференции должны были бы приобрести необходимые «законодательные полномочия». 2) право присуждения ученых степеней; 3) придание высокого статуса обладателям университетских степеней (что означало в дан-ном случае включение соответствующего положения в Табель о рангах). Скажем сразу: все эти условия постоянно – на протяжении всей последующей истории – находились в состоянии либо полностью, либо частичного невыполнения. Все это были необходимые моменты для формирования автономии «университетской корпорации», но именно здесь – в особенности в первом пункте о самоуправлении – российское государство никак не мог-ло решиться отпустить свои «управленческие вожжи». Но в целом можно только согла-ситься с мнением И.П. Кулаковой, которая следующим образом подчеркнула специфику российского высшего образования: «К концу XVIII в. Московский университет превра-тился из искусственной социальной конструкции, которой он был в самом начале, в орга-низм живой… В первой трети XIX в., когда культурная среда достигла определенной сте-пени зрелости, именно Московский университет стал тем модулем, по которому настраи-валась вся система российского высшего образования» (5. С. 307).
Далее, как говорилось выше, университетское образование в России то резко шло вперед, то замирало, а кое-когда «университетская идея» признавалась вредной, проводи-лись соответствующие корректировки. Реформы Александра I дают желаемые свободы – в первой трети XIX века открываются университеты в Харькове, Казани, далее присоеди-няются университеты Дерпта, Вильно. В 1819 г. – торжественное открытие Санкт–Петер¬бургского университета. В течение XIX в. университетскими городами становятся Одесса, Варшава, Томск, Саратов, в 1915 и 1916 гг. – Ростов и Пермь. «Прогрессивные» фазы сменяются «регрессивными»: при Александре I – шаг вперед, при Николае I – стагнация и ограничения; Александр II – шаг вперед к университетским свободам, при Александре III – ограничения; Николай II начинает с развития университетов, но в годы министерского правления Л. Кассо (1910–1914) – резкое отступление, накануне роковой Первой мировой войны – вновь шаг вперед… 
Далее история государства российского резко меняет свою траекторию, и при Со-ветской власти говорить о свободах «университетских корпораций» уже просто не прихо-дится. Сегодня, к сожалению, вновь под вопросом выборность ректоров, хотя наблюдает-ся лавинообразный рост университетов по всей территории страны. 
Но это уже не история, а современность, в которой нелишне вспомнить о пройден-ных путях, о специфике университетского образования и о том, сколь был важен для Рос-сии «университетский человек». Сверхзадачи, которые выполнялись университетами, та миссионерская роль, которая выпала им на долю, – быть пространством, где формируется личность, гражданин, где образование неотделимо от воспитания, остаются и для нас, ны-нешних, Большим уроком истории.
Согласно афоризму Эриха Юрьевича Соловьева, «интеллигент – это человек, соз-нание которого не определяется его бытием». Именно такую воспитательную задачу хо-телось бы решать и нынешним университетским педагогам. Именно такая была завещана теми, кто стоял у истоков.
Литература 

1. Гайдар Е.Т. Гибель империи. Уроки для современной России. М., 2006. 
2. История Академии наук СССР. В 3-х т. Т. I. М.-Л., 1958.
3. Кузнецова Н.И. Социокультурные проблемы формирования науки в России. М., 1997.
4. Кулакова И.П. Спор о первородстве: 275 лет Санкт-Петербургскому университету? // Вопросы истории естествознания и техники. 1999. № 3. С. 57–92. 
5. Кулакова И.П. Университетское пространство и его обитатели. М., 2006. 
6. Копелевич Ю.Х. Возникновение научных Академий. Л., 1974.
7. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. В 3-х т. М., 1995. Т. 3.
8. Писарев Д.И. Соч. в 4-х т. М., 1955. Т. 2.
9. Уваров П.Ю. Университеты и идея европейской общности // Европейский альманах. История. Традиции. Культура. 1993. М., 1993.
10. Университет для России: взгляд на историю культуры XVIII столетия / Под ред. В.В. Пономаревой и Л.Б. Хорошиловой. М., 1997.
11. Gerschenkron A. Economic Backwardness in Historical Perspective. Cambridge; Massachu-setts, 1962.