СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ И МЕТОДОЛОГИЯ СОЦИОЛОГИИ ДЛЯ ИЗБРАННЫХ

Статья посвящена анализу метатеоретических дискуссий, посвященных кризису североамериканской социологии. В современных дискуссиях о социологических исследованиях согласие достигалось только относительно факта признания того, что со­циология переживает если не кризис, то трудные времена. Последние дискуссии, правда, переходят от определения природы и причин кризиса к поиску средств, способных пре­одолеть его. Аналитические аргументы делятся на два подхода, каждый из которых по своему определяет природу кризиса.

Первый подход рассматривает кризис как ненормальное положение дел и соотносит его с разногласиями и либерализацией, возникшими в социологии в конце 60-х годов. Сторонники этой точки зрения ссылаются на усиливающуюся дифференциацию парадигм и языков как показателей интеллектуальной и организационной фрагментации дисциплины. Фрагментация в свою очередь угрожает научному статусу социологии. В качестве лекарства в этом случае предлагается стандартизация процессов производства и легитимизации социологического знания и как результат - ассимилирование разных структур.

Согласно второму подходу, кризис социологии возникает, главным образом, из традиционного стремления сделать социологическое исследование легитимной наукой. Осуществление этого стремления требует стандартиза­ции и, следовательно, исключения аналитического разнообразия, как соответствуюшей базы для понимания повседневной жизни. Лекарство от этого кризиса предполагает изменение и расширение дискурсивных пра­вил, и как результат - поощрение различных точек зрения и способов социологической деятельности.

В данной статье авторы обобщают специфические аспекты ассимиляционистских и диверсионистских аргументов и полагают, что именно последний подход, усиленный институциональным пространством для различных способов теоретизирования, движется в правильном направлении. Приоритет эпистемологической проблематики способствует эксклюзивной практике и, соответственно, кризису релевантности, потому что такой акцент устраняет реальные ответы на вопрос "социология для кого?". Действительно, некоторые наблюдатели отмечают, что социологическое знание, и социологическая теория в частности, в лучшем случае имеет малое значение вне социологии. Чтобы выйти за рамки эпистемологической практики, которая исключает теоретическое разнообразие, авторы статьи предлагают:

1)социальные проблемы должны быть в центре социологического
исследования;

2) неакадемические сообщества должны быть включены в процесс "делания социологии".

Различия между ассимиляционистскими и диверсионистскими аргументами возникают вокруг двух взаимосвязанных измерений: природа социологического знания и значимость этого знания для несоциологов. Ассимиляционистский диагноз определяет современный кризис как недостаток консенсуса по процедурам построения и оценки социологического знания и поэтому прослеживает возникновение кризиса в его институциональной и интеллектуальной динамике.

Дж. Тернер, например, утверждает, что недостаток централизованного контроля над "ростом дисциплины" стимулировал институциональную дифференциацию - экспансию альтернативных журналов, различных направле­ний и региональных ассоциаций. Интеллектуальное разнообразие и либерализация дисциплины привели социо­логический проект в целом "на путь деструкции" (с. 302). Хотя ассимиляционисты явно не пропагандировали искоренения разнообразия, они выступали за синтез или интеграцию социологического исследования. Отсутствие единых стандартов для развития социологического знания привело к "истощающей фракционности", которая препятствует развитию науки в направлении последовательного набора абстрактных понятий и обобщений.

Для преодоления фракционности ассимиляционисты подчеркивают свою приверженность особым правилам проведения исследования, представления открытий, проведения дискуссий и пр. В конечном счете, дебаты вокруг состояния дисциплины должны сводиться исключительно к определению, какого рода исследование со­ответствует дисциплинарным стандартам обоснования и как связать это исследование с обобщениями, кото­рые позволяют предсказывать социальное поведение при многообразии специфических ситуаций.

Решение ищется в том, как легитимно заполнить дискурсивное поле, при этом утверждается желатель­ность централизованного контроля для сохранения специфической формы познания. Как иронично заметил Дж.Александер, большинство приверженцев ассимиляционистской логики признают разнообразие как квинтэс­сенцию демократического общества, но в то же время и как то, что должно быть преодолено в теоретиче­ской сфере.

Диверсионистский диагноз идентифицирует современный кризис как недостаток пространства для различ­ных теоретических дискурсов, который происходит из преобладания одномерного дискурса и его технологи­ческой ориентации. Там, где ассимиляционистский диагноз связывает кризис со взрывом разнообразия в пограничных областях социологии, диверсионный диагноз, напротив, связывает его с господствующим цен­тром, который требует, чтобы любой новый теоретический подход или область исследования, такие как фе­минизм или афро-американская социология, были полностью интегрированы как подраздел СОЦИОЛОГИИ.

С маргинальной точки зрения попытки стандартизировать и интегрировать теоретический дискурс пред­ставляются политическими маневрами, направленными на то, чтобы заставить молчать разумные голоса, кри­тикующие конвенциональную социологию за недостаточную репрезентативность опыта людей, чье благосостояние зависит от других. Подобные претензии отражают наблюдения критиков за людьми, принадлежащими к цветным меньшинствам, ле­вым, феминизму и пр. Они объединяют атаки на господствующий институциональный аппарат социологии с по­пытками добиться расположения со стороны тех, от кого зависит благосостояние других. Навязывание одно­мерного стандарта на социологический дискурс, по их мнению, сводит на нет возможность теоретического обоснования взглядов самых разных слоев населения.

Критические дискуссии Ю.Хабермаса о познании, человеческих интересах и кризисе легитимации очертили ряд ключевых идей, нашедших отражение в аргументах в поддержку диверсионистских теоретических проек­тов. Согласно Хабермасу, наука, которая должна иметь дело с проблемами общества в целом, избегала этой более широкой и традиционной задачи и некритически восприняла аналитическую и дисциплинарную фрагмен­тацию социального мира. Материализация этой фрагментации в форму строго определенных и жестко контро­лируемых дисциплинарных и субдисциплинарных областей сигнализировала о начале интеллектуального бан­кротства социологии.

Однако, несмотря на беспощадный анализ социологического знания, для Хабермаса характерно существен­ное противоречие между его намерениями и реальными достижениями: хотя он хочет, чтобы социология имела дело с проблемами общества в целом, он вместе с тем абстрагирует свой проект от индивидуально привно­симых содержаний и от социальных биографий людей, он рассматривает теоретизирование как институцио­нальную практику и описывает ряд коммуникативных правил, которые расширяют критический дискурс по сравнению с более узко очерченными предписаниями анализа. Эти процедуры становятся основой для декла­рации моральной и теоретической базы, но без индивидуального и эмоционального содержания, присущего реальному опыту людей. Хабермас призывает к вливанию в социологию эмансипированных тем, но одновре­менно исключает опыт людей, занимающих зависимое положение в обществе.

Постмодернисты попытались обойти это противоречие, содержащееся в работах Хабермаса. Отвергнув пре­тензии абстрактного теоретизирования, метаповествования и эмансипации, они сделали центральной темой конкретно локальное теоретизирование, или "рассказывание историй". Н.Денцин, например, призывает "к "теоретически минималистскому тексту", где рассказываются истории простых людей (с. 305). Утверждая, что классическая социологическая теория больше несостоятельна в мире, где общественная и частная сферы перемешаны, Денцин доказывает, что минималистский текст ограничивает предрассудки о социальной реальности, но вместе с тем поднимает опыт и жизненные истории людей на уровень социологического по­знания, как представленные в текстах, написанных социологами. Иными словами, минималистский текст представляет конкретных, находящихся в определенной ситуации индивидов, их взгляды, чувства и ощуще­ния.

Постмодернистские проекты, с одной стороны, расширяют пространство внутри социологии для включения в нее всего многообразия голосов, однако с другой стороны, они поддерживают убеждение, что социологи­ческое знание является исключительным. Тенденция к признанию привилегированного положения особого на­бора правил познания в рамках социологии остается почти неизменной в постмодернистских призывах к си­таутивному познанию. Упорное настаивание на локальном теоретизировании переходит в свою противополож­ность, в результате чего эпистемологическое правило - чем меньше, тем лучше - исключает определенные теоретические проекты, такие как компаративный анализ, из рамок строго определенных сообществ.

Более того, социологическое знание представляет собой нечто, предназначенное для публичного исполь­зования, однако знание его авторов (тех, кто производит это знание) не подотчетно публике. Правила и процедуры служат последней основой для исследовательского теоретического синтеза относительно любого частного вопроса, оставляя разделенными этику и практику, субъект и объект, наблюдателя и наблюдае­мого. По сути дела, первой заботой должен быть вопрос границ теоретического дискурса, а не опыта лю­дей, как пытаются представить теории. Один из способов развить более полный, выходящий за ограниченные рамки, подход к социологическим исследованиям содержится в некоторых феминистских работах.

Так, П.Коллинз, например, замечает, что, несмотря на поиски общего для всех дискурса, со­циологическая теория должна основываться на этическом подходе, который учитывает значение и уникальность внутреннего мира дру­гих, и который восприимчив к эмоциональному подтексту их аргументов. Дискурс оказывается, с этой точки зрения, окрашен и перемешав с нашими эмоциями. Эмоции существенны для конструирования и оценки знаний, так как само по себе знание рассматривается как взаимодействие между теми, кто есть "все люди" и мно­гочисленными социальными практиками. Этика отношения плюс эмоции, неотделимые от господствующих ценно­стей, служат потенциальными строительными блоками для более критического и открытого диалога.

Там, где Хабермас универсализирует свои дискурсивные правила, представители феминизма движутся к локализации требований обоснованности в опыте и традициях отдельных социальных групп и таким образом связывают вопрос "как" с вопросом "кто".

В целом, хотя основное направление социологического дискурса определило кризис, используя термино­логию консенсуса и контроля, критический дискурс определил его с точки зрения политики замалчивания альтернативных голосов, навязывания интеллектуальной автономии и необходимости нового определения пра­вил участия в производстве социологического знания. Там, где альтернативные голоса (выступающие с ди­версионистским аргументом) подчеркивают, что социологические методы и знание могут быть усовершенство­ваны благодаря изучению отношений господства как социальной проблемы, ассимиляционистский аргумент на­стаивает, что социологическое знание мало что выиграет от этих исследований, пока большинство социоло­гов не будет практиковать определенный набор общих принципов.

Дискурсы, которые деконструируют опорные правила ассимиляционистского способа теоретизирования, признают также взаимосвязь между теорией и этикой, пытаясь одновременно сгладить границы между соци­альными науками. Эти попытки

предполагают выход за рамки узкой социологии путем разработки более широких правил для теоретиче­ского дискурса.

Диверсионистские версии социологической практики означают отход от эксклюзивного теоре­тического дискурса. Путем децентрализации госдодствующих способов производства знания и создания пространства для ситуативного и исторически разнообразного знания, социологический про­ект расширяет свой потенциал, чтобы дать людям возможность определять доступные им варианты выбора, обосновывать и осуществлять их. Однако создание новых областей для участия в теоретическом процессе хотя и необходимо, однако недостаточно для преодоления эксклюзивного характера социологии. Как в слу­чаях с Хабермасом или некоторыми представителями постмодернизма, расширение пространства для участия может привести, и в некоторой степени уже привело, к возникновению проблемы, связанной с процессом теоретизирования: в рамках каких дискурсивных областей наиболее адекватно можно го­ворить о и за специфические группы людей? (с. 307) Подобные дискуссии сосредоточиваются больше на процессе, нежели содержании, поскольку концентрируются на установлении эпистемологических правил, посредством которых регулируется производство знаний, и требовании когнитивной досто­верности. В результате граница между теоретиками и публикой как объектом изучения становится более существенной и ограничивающей.

Через инкорпорацию большого числа различных аудиторий социологическое знание может представлять бо­лее последовательный взгляд на социальные отношения, и эта последовательность будет основываться на живом опыте, а не на синтетической или интегративной практике абстрактных мыслей. Противостоять взаи­мосвязи таких социальных феноменов, как класс, пол, раса, так же как семья, экономика и государствен­ная политика, можно только в том случае, если социологическое исследование будет иметь хоть какую-то значимость для субъектов властных отношений. При таком противостоянии барьеры, существующие между со­циологическими специальностями и методологиями, а также между социологией как дисциплиной' и другими социальными науками, можно будет рассматривать и как угрожающие развитию аналитического объяснения.

В целом авторы разделяют диверсионистское отношение к кризису современных социологических исследо­ваний. Дальнейшие попытки синтезировать, интегрировать или как-то иначе установить единую проце­дуру теоретизирования представляются им обреченными на превращение в самодостаточные пре­тензии, и тем самым в правоверное наследие контовского ассимиляционистского проекта. На самом деле, ассимиляционистские проекты отражают политику исключения, основанного на представлениях о когнитивном превосходстве. Маргинальные голоса между тем стремятся к автономии от ассими­ляционистского ученичества, делая вызов новым устанавливаемым универсальным стандартам научной рацио­нальности. Это не только идеологическая борьба, так как включение маргинальных групп в определенные материальные и символические ресурсы необходимо для осуществления социологических исследований.

Предложения по либерализации дискурсивных правил теоретизирования и расширению пространства, способного воспринять разные теоретические интересы, особенно те, которые никогда ра­нее не были представлены в истории социологической мысли, представляют собой поворот к децентрализации социологического дискурса. Вместе с тем этот поворот легко может превратиться в абстрактные, самодостаточные претензии типа ассимиляционистских аргуметов,направленных на стандартизацию теоретического дискурса вокруг метатеории или метаязыка. Чтобы избежать подобной идеологической западни, авторы предлагают сосредоточиться на социальных проблемах отношений подавления и господства и включить в эти исследования людей, испытывающих эти от­ношения, В то же время предлагается придать социологическому познанию практический статус, когда его ценность будет определяться факторами, внешними по отношению к этому познанию, и тем, кто выступает агентами социального контроля.

В дополнение к этическим элементам теоретического содержания процесс преодоления эксклюзивной со­циологии должен включать в себя критическую дискуссию о высказываемых и подразумеваемых допущениях, развернутых и имплицитных заключениях. Это означает не просто процесс выбора подходов к рефлексивной социологии, а анализ, почему некоторые идеи поставляются более заслуживающими поддержки, нежели другие, почему некоторые этические установки принимаются как более легитимные Эти дискуссии необходимо поставить на почву проблем жизни различных социальных групп. "Мы должны выйти в сферу и встретиться лицом к лицу с вызовами, причем, вызовами, которые поставят под сомнение методологию и яркость многих теоретических проектов, однако дадут нам возможность ответить на общий в то же время самостоятельный вопрос "социология для кого?