МЕТОДОЛОГИЯ, ПРОЦЕДУРЫ И ТЕХНИКА Социологии

Джон Ч. Маккинни

В период после первой мировой войны одним из значительных .достижений социологии было усложнение методов, процедуры и техники. Необходимо определить эти три термина с самого начата, ибо «методология» или «метод» иногда употребляется для обозначения всех трех.

Специфика методологии

Методологию можно определить как принципы организации исследований, «нормы», при помощи которых выбираются и оформляются процедура и техника. Надо отличать методологию от теории социологии, предметом которой являются некоторые аспекты взаимодействия людей и которая, следовательно, субстантивна по своему характеру. Хотя методологическая и субстантивная теории тесно связаны, они все же не тождественны. В большинстве своих аспектов методология не связана с социологическими проблемами, как таковыми, следовательно, она шире, чем субстантивная теория. Большинство ее проблем являются общими для ряда дисциплин, .проблемы же более общего характера свойственны любому научному исследованию. Социологи должны владеть методом, поскольку они должны понимать план исследования, нормы процедуры, природу выводов и соответствующее использование теоретических систем. Но методологическая подготовленность не определяет собой содержания любой теории или исследования. Короче говоря, методология в основном отвечает на вопрос «как», субстантивная же теория — на вопрос «что».

Не следует также смешивать методологию с философией, эпистемологией и логикой, хотя очевидно, что эти области перекрещиваются. Хотя в известном смысле методология и является «нормативной дисциплиной», она не принадлежит ни к одной из этих трех областей, как практическая наука. Проблемы, с которыми приходится иметь дело в области философии, настолько широки и абстрактны, что они имеют мало отношения к проблемам ученого-исследователя. Это лучше всего подтверждается тем фактом, что философская

дискуссия [[218]] обычно вращается не вокруг вопроса процедуры — «как», а вокруг проблем онтологии и метафизики.

Можно было бы ожидать, что исследователь-социолог получает значительную помощь от логика, но, к сожалению, это не так. Абстрактные и специальные проблемы логики мало применимы к области социологической теории и накопления фактов. Эзотерические символы, силлогизмы, виды доказательства и парадоксы импликации логиков мало что внесли в методологию социолога. Подобным же образом проблемы эпистемолога в основном не связаны с работой в области методологии. Эпистемолог любой школы и направления исходит из непосредственного опыта индивидуума ч, исходя из познанного, пытается достичь области, лежащей вне индивидуума. Методолог же исходит из проблемы, которая лежит внутри несомненного мира предметов и отношений между предметами, то есть того, что поддается наблюдению и контролю при помощи опыта. Методолог делает некоторые необходимые предположения относительно мира, а затем начинает строить исследование относительно последнего. С другой стороны, философ, логик и эпистемолог сосредоточивают свое внимание и свои усилия на самих предположениях. В отношении любой важной области исследования методолог более прагматичен: поскольку объектом его исследования является мир, он продолжает пользоваться своими предположениями, до тех пор пока они не подтверждаются.

По вышеизложенным причинам социологу в значительной степени приходится быть своим собственным методологом. Это не означает, что методология, эпистемология, логика и та отрасль философии, которая занимается наукой, не сольются в конечном счете, это просто означает, что основные дисциплины, особенно биологические и социальные науки, должны разработать собственную методологию в основном своими собственными усилиями.

Связь процедуры и техники в социологии

Развитие основных дисциплин всегда было тесно связано с совершенствованием процедуры и развитием техники. Развитие техники само по себе не гарантирует развития науки, но оно является необходимым условием для этого. Рост внимания к процедуре и технике социологии за последние десятилетия является несомненным признаком того, что она начинает становиться зрелой наукой.

Процедуру можно определить как общую форму или систему действия при исследовании. Техника отличается от процедуры, как специальная операция установления фактов или манипулирования с ними, выделенная из основной процедуры. Следуя этому различию, можно выделить пять основных процедур, являющихся частью методологии любой науки. Это статистическая, экспериментальная, типологическая, историческая и выборочная процедуры. С другой стороны, существует неисчислимый ряд технических приемов, полученных из этих процедур непосредственно или в комбинации, которые различаются в зависимости от того, узок или широк [[219]] характер их применения. Некоторые виды технических приемов связаны только с одной дисциплиной или группой тесно связанных между собой дисциплин. Примерами того, что считается здесь техническими приемами, являются шкала Гуттмана, наблюдатель-участник, свободное интервью и анкета.

Процесс развития технических приемов, а не сами конкретные технические приемы является важной характерной чертой развития современной социологии с точки зрения методологии. Например, были разработаны многочисленные основные «типы», которые впоследствии были забыты, но процесс совершенствования процедуры конструктивной типологии продолжается. Подобным же образом за последние тридцать лет появились, а затем были отброшены бесчисленные «шкалы», но процесс построения шкал усовершенствовался в значительной степени. Нельзя отбросить технические усовершенствования, как «просто усовершенствования», потому что в конечном счете это сказывается на методологии.

В период после первой мировой войны рост эмпирических и количественных исследований был многообещающим.

В связи с введением этого типа исследования социологи вынуждены были заняться техническими приемами. Поэтому для этого периода значительная упорядоченность методологии и систематическое развитие основной теории не характерны. Американские социологи были настолько поглощены превращением своей науки в эмпирическую дисциплину, что, по-видимому, у них не хватило времени для тщательного планирования методологии и разработки ее основных проблем. В 1919 году Бушнелл сделал следующее замечание о состоянии социологии: «...В наши дни рабочее оборудование социологии часто выглядит скорее как музей древностей, чем мастерская, полная инструментов, и это в основном неизбежно, ибо в качестве новой науки социология широко занималась тем, что отыскивала то, что могло бы оказаться полезным для построения лучшего социального порядка, а не тем, чтобы правильно использовать накопленный материал»^[2].

Так может показаться в наши дни случайному наблюдателю, но специалист-социолог знает, что его дисциплина значительно продвинулась за это время. Не только социолог обладает мастерской, полной инструментов, при помощи которых он может решить задачи, недоступные в 1919 году, но и в самой социологии также начинает слагаться система организации (методология), которая определенно менее фрагментарна, чем то, что было раньше.

Одним из наиболее значительных симптомов наступления эпохи исключительного развития социологии явилось опубликование книги «Польский крестьянин в Европе и Америке»^[3]. Конечно, нельзя считать, что эта работа была единственной причиной успехов социологии за последнее время, но тем не менее она знаменует собой разрыв классиков-энциклопедистов со спекулятивной социологией и вступление ее в период эмпирического развития со всем его методическим и техническим оборудованием. Действительно, Томас и Знанецкий сделали следующее замечание: «Наша работа не претендует на то, чтобы дать определенные и универсальные социологические истины, а также она не является постоянным образцом социологического исследования; она просто претендует на то, чтобы быть монографией, насколько возможно в данных •обстоятельствах, полной, описывающей ограниченную социальную группу в определенный период ее эволюции, что может натолкнуть на исследование других групп (на исследование более детальное и более совершенное по методу) и, таким образом, помочь изучению современных обществ, поднять это изучение выше уровня журналистских впечатлений и подготовить почву для установления действительно точных общих законов человеческого поведения»^[4].

МЕТОДОЛОГИЯ

Методология не развивалась как нечто единое, напротив, широкие фронтальные движения в этой области значительно расходились. Можно различить несколько определенных направлений, но также обычно и заметны их теоретические «противоположности». Поэтому все направления, рассматриваемые здесь, должны считаться конструированными типами. Вместо того чтобы рассматривать эти направления как единственные и взаимно исключающие друг .друга категории, на которые можно разбить людей и идеи, основные тенденции будут рассматриваться как «полярности» в континуумах. Таким образом, хотя эмпиризм является доминирующей чертой, его логическая противоположность — рационализм рассматривается как «тип» на противоположном полюсе континуума. Ни один автор или теория не должны рассматриваться как «чисто» эмпирические или рационалистические во всех отношениях, все они будут находиться на некотором расстоянии от одного из абсолютных полюсов. Таким образом, выделяются важные линии развития «рационалистической» методологии, так же как и достижения более распространенного эмпиризма. Это сделано для того, чтобы подчеркнуть, что эти достижения исходят из весьма различных позиций и что методология обладает многими амбивалентными характерными чертами.

Континуумы, представляющие основные методологические течения, следующие: эмпиризм — рационализм; неопозитивизм — антипозитивизм; индукция —дедукция; количественное — качественное и номотетическое — идеографическое. При анализе может показаться, что сильная тенденция к эмпирическо — позитивистско — индуктивно — количественно — идиографическим полюсам породила [[221]] комплекс, объясняющий возникновение нескольких второстепенных тенденций, которые рассматриваются здесь как отдельные подтипы этого комплекса,— бихевиоризма, операционализма и прагматизма.

Рост преобладания эмпиразма над рационализмом

Некоторые из методологических проблем, которые волновали. социологов, устарели, но другие продолжают существовать. Одна из сохранившихся «полярностей» соответственно видна из роли эмпиризма и рационализма как подходов к социологическому знанию. Эмпиризм стал господствующим вскоре после первой мировой. войны, и рационализм почти полностью капитулировал в двадцатых и тридцатых годах. Однако в середине сороковых годов можно наблюдать возрождение рационализма, которое в наши Дни может быть истолковано как определенная модификация радикального-эмпиризма.

Эмпиризм — это способ мышления и обработки данных. Он обозначает комплекс взглядов, для которого характерны величайшая вера в чувства, твердое убеждение в эффективности наблюдения, готовность руководствоваться наблюдаемым и убеждение, что научные выводы никогда не должны выходить за пределы экстраполяции и что рациональная вселенная науки является только обычной ассоциацией определенных идей в уме субъекта.

При рационалистическом методе, напротив, критерий истины является не чувственным, а интеллектуальным и дедуктивным. Рационализм предполагает универсальность законов природы, следовательно, он обращается к чувственному восприятию только при поисках частностей. Он занимается концептуальными схемами, построениями и логическими манипуляциями. Рационализм находит: свое высшее воплощение в чистой математике.

Рационализм, представляемый в грубой, нематематической форме «классическими» социологами, господствовал до первой мировой. войны. В настоящее время, хотя рационализм и в значительной. степени возродился за последние годы, нет более почетного слова, во всей американской социологии, чем прилагательное «эмпирический». Это доказывают работы современных представителен социологического рационализма; например, создатели математических моделей и формальных дедуктивных систем постоянно' утверждают, что они ведут эмпирическую работу^[5].

Смешанные плоды эмпиризма. Распространение эмпиризма в американской социологии имело весьма важные последствия. Оно привело к искреннему стремлению к объективности и истинной скромности в выводах. Целью являлась точность выводов в отношении данных, которые были собраны при помощи самых надежных инструментов. Делался упор на количественные методы и стандартные способы [[222]] исследования, поскольку они обещали объективность и точность.«Грубый факт» стал господствовать за счет эксплицитной теории.

Это привело к целому ряду последствий для методологии. Во-первых, освежающий контраст эмпирического исследования с априоризмом классических авторов дискредитировал чисто спекулятивный подход. Во-вторых, эмпиризм доказал необходимость контрольного' наблюдения и планирования как неотъемлемых частей научного исследования. В-третьих, обязательное согласование теории с доказательством и согласование с массой накопленных фактов является в основном заслугой эмпиризма. В-четвертых, эмпиризм внес значительный вклад в правила процедуры исследования. Именно те, кто ориентировался на эмпиризм, в значительной степени кодифицировали правила и практику исследования. В-пятых, эмпирики провели огромное количество исследований, многие из них были мелкими, но большинство — интенсивными.

С другой стороны, эмпиризм имел некоторые вредные последствия для методологии^[6]. Во-первых, он способствовал возникновению-особой формы методологической наивности. Хотя эмпиризм устранил некоторые внешние формы субъективности, он, конечно, не смог устранить некоторые более тонкие и упорные формы. Сосредоточение внимания почти исключительно на областях очевидной объективности уменьшило понимание опасностей: а) субъективности на высших уровнях при использовании эмплицитной, а не эксплицитной теории; б) нечеткого разграничения проблем исследования, в) небрежности и неточности в технике и г) ошибочной интерпретации результатов. Недостаточное внимание к предположениям. и ограничениям своей собственной теории в значительной степени подрывает ценность и полезность большинства работ эмпириков.

Во-вторых, многие из последних социологических исследований весьма походят на простой набор фактов и, таким образом, весьма. далеки от научного образца, который так усердно проповедуется эмпириками.

В-третьих, в эмпирическом методе по сравнению с обычной^. научной практикой теория и исследование поменялись .ролями. Вместо того чтобы оценивать исследование по результатам его вклада в теорию, эмпирики склонны оценивать теорию исключительно по ее полезности в современном исследовании. Проще говоря, ученые никогда не интересовались частностями ради них самих, но скорее ради их потенциальной связи с общим. Это означает, что исследование и начинается и кончается теорией и проводится на основе методологических принципов. Тенденция поменять традиционные роли теории и исследования не только заметна в работе признанных эмпириков, но также присутствует в заявлениях таких сторонников-рациональной традиции, как Мертон: его «serendipity» весьма похоже на «доверься счастью».

[[223]]

В-четвертых, радикальный эмпиризм привел к случайному, беспорядочному, мелкому, некодифицированному исследованию. Более того, его сторонники скорее подчеркивали непосредственные, чем длительные, результаты, потому что они не доверяют теории как руководству. Их озабоченность непосредственным, по-видимому, неизбежно порождает «практицизм» и, несомненно, уводит от основных исследований.

В-пятых, преуменьшение значения систематической теории ради эмпирического «свободного предпринимательства» увеличило трудность экстрагирования социологических принципов и обобщений из общей массы идиографических фактов. Является общепринятым взгляд, что идеал науки — это создание системы положений, которые объясняют факты в той области абстракции, которой занята наука. Ни изолированные предпосылки, ни наборы фактов не составляют науки. Тенденция американской социологии следовать почти исключительно эмпирической линии не ускорила ее превращеиия в общепризнанную науку.

Вышеуказанное относится к периоду ползучего эмпиризма двадцатых и тридцатых годов и в меньшей степени к кодифицированным формам эмпиризма наших дней. Рационализм, однако, никогда не был полностью отвергнут как путь к знанию, и после второй мировой войны некоторые факты подкрепили рационалистическую традицию. Хотя преобладающее большинство социологов в двадцатых и тридцатых годах принадлежали к лагерю эмпиризма, тем не менее несколько выдающихся ученых сохранили живой и жизненной рационалистическую традицию. Люди самых разнообразных интересов и направлений, такие, как Знанецки, Вирт, Блумер, Макивер, Хиллер, Сорокин, Беккер, Хьюз, Парсонс, Мертон, Бирстедт, Лазарсфельд, Лумис, Фёрфи, Гуттман и Додд, среди прочих, боролись теми или иными средствами против радикального эмпиризма.

Современная эволюция эмпиризма. Сопротивление радикальному эмпиризму шло по нескольким различным линиям, но в основном они сводятся к трем. Во-первых, предпочтение системе присутствует на всем протяжении работы некоторых авторов, упомянутых выше. Те, кто держались доктрины «системы» в двадцатых, тридцатых и сороковых годах, вели битву за «объяснение» в противоположность «описанию». Установление в конце двадцатых годов систем поведения Знанецким, впоследствии принятых Сорокиным, а затем Парсонсом; превращение «формальной» социологии в структурально-функциональный подход Визе — Беккера в начале тридцатых, который подчеркивал структуральные аспекты, одновременно разработанные с несколько большим подчеркиванием функционализма Парсонсом, и современный интерес к социальным системам, главным образом под влиянием Парсонса, являются примерами этого направления. В каждом случае эти социологи стремились к такому объяснению, которое давало бы концептуальный контекст, внутри которого могли бы быть истолкованы индивидуальные элементы.

Во-вторых, постоянно делался упор на концептуальный аппарат, в первую очередь в виде конструированных типов эмпирических и математических моделей и концептуальных схем. Несколько настойчивых социологов вынуждены были подчеркнуть тот факт, что не существует системы научных фактов без концептуализации и нет системы науки без теории. Символический элемент во всех фактах, концептуальный элемент во всех представлениях и организационная роль теории в любом исследовании подчеркивались социологами-рационалистами. Типичными являются такие различные примеры, как работа Беккера по логике конструированных типов, работа Гуттмана и Лазарсфельда по щкалограмме и анализу латентности структур и определение Парсонса функции концептуальной схемы.

В-третьих, подчеркивалось планирование исследования в пределах логики экспериментального метода. В этом случае к списку авторов можно прибавить таких лиц, как Чэпин и Стауффер, которых обычно.считают эмпириками, но в этом отношении они стоят ближе к рациональному полюсу. Экспериментальный метод обычно рассматривается как аспект эмпирической науки. Это является оправданным, но при более тщательном наблюдении нельзя не обратить внимания на огромную роль рассуждения в экспериментальном планировании. Что изучать, какие гипотезы исследовать, какие операции совершать, какие данные собирать и к чему применять планирование исследования — все это вопросы первостепенного значения при ведении исследования. Значительное улучшение планирования исследований за последние годы свидетельствует о рационалистической модификации крайнего эмпиризма.

Слияние теории и практического исследования. Хотя за последнее время у социологов наблюдается некоторая тенденция избегать крайностей эмпиризма или рационализма и хотя обе методологии выказывают значительную тенденцию к слиянию, было бы совершенно неправильно оставаться под впечатлением, что исчезли «коллекционеры» или «логики замкнутых систем» . И те и другие, однако, подвергаются огромному давлению, чтобы заставить их объединиться. Например, Парсонс и его сторонники явно чувствуют, что они вынуждены доказать «полезность» их теории. И, напротив, все больше и больше социологов в наши дни склонны задать вопрос: «Ну, а что же дальше?» — в отношении чисто описательного исследования.

Постепенно признается благовидность отделения теории и практического исследования. Во многих отношениях теория была ранее монополизирована специалистами-говорунами, которые проявляли мало интереса к формулировке поддающихся проверке положений. С другой стороны, исследование в социологии находилось в руках тех, кто обладал техническим оборудованием, но благодаря полной некомпетентности в теории был ослеплен голыми фактами. Признавалось, что придется построить мосты, прежде чем может быть улучшено положение в науке. Это означало, что должна быть создана [[225]] какая-то промежуточная, теория, как, например, теория Мертона. Это также означало, что придется предпринять какие-то эмпирические исследования, требующие рабочей теории, как, например, изучение военных кадров Стауффером и другими^[7]. Более того, это означало, что придется приспособить теорию к каким-то операционным процедурам. Свидетельство этому — совпадение в работе Райли и других^[8] методологической линии Лазарсфельда, Гуттмана и Стауффера с теоретической работой Парсонса, Мертона, Мида, Коттрелла и Морено. Кроме того, признание необходимости перекинуть. мост означало приспособление теории больших масштабов к эмпирическим проблемам через отбрасывание и сокращение количества моделей; примером этого является использование «социальной системы» Лумисом и другими в отношении проблемы подсказанных изменений в «Турриальбе» («Turrialba»). Эти события подсказывают, по-видимому, что американская социология научилась урокам «факта» «исследования», которые преподал ей эмпиризм, но что теперь она чувствует необходимость улучшения своих понятий из рациональной традиции, для того чтобы понять ее факты и сознательно вести исследование.

Неопозитивизм и его противники

Позитивизм в современном одеянии был определенной модой в американской социологии. Хотя следы его существования были заметны в течение многих лет, классическое изложение неопозитивизма появилось только тогда, когда Лундберг опубликовал в 1939 году свой труд «Основания социологии» («Foundations of Sociology»).

Неопозитивистский подход двойствен по своему характеру. Во-первых, он методологически ориентируется на положения физической науки, стремящейся к единому взгляду на мир явлений, применяя точку зрения физики ко всем явлениям. В этом отношении он вырабатывает аскетическую методологию, основанную на следующих предпосылках: 1) общественные явления подчиняются законам природы; 2) не существует различия между науками, относящимися к людям, и науками, относящимися к другим явлениям и 3) субъективные аспекты общественных явлений могут изучаться научно только на основе их объективного открытого проявления^[9]. Эта методология, хотя она и подвергалась широкой критике^[10], является ясно выраженной. [[226]]

Одним из основных объектов нападок на неопозитивистов было понятие причинности. Нейрат критикует понятие причинности и приводит основание для того, чтобы избегать его^[11]. Лундберг упоминает о причинности как об «анимистической, теологической» точке зрения. Додд вносит радикальное предложение заменить причинность корреляцией. Франк утверждает, что в социальных науках нельзя достигнуть действительного прогресса, пока не откажутся от идеи причинности^[12]. Возражение против этой крайней точки зрения лучше всего выражено у Макивера, который детально обосновывает причинность^[13].

В результате этого спора произошло фактически устранение понятия «причины как силы» и замена его весьма широкой версией причинности. Социологи в наши дни обычно предпочитают придавать единообразие своим заявлениям, связывая событие с условиями, при которых оно совершается. Поскольку это единство является эмпирическим, оно может быть выражено только в терминах вероятности. Следовательно, заявление о вероятности отношений в виде эмпирического обобщения имеет тенденцию заменить причинность в традиционном смысле. Эта методологическая модификация в значительной степени является результатом влияния неопозитивизма.

Вторым фактором, придающим неопозитивизму его двойственную структуру, является типичное сопоставление «моральных» и «практических» соображений, проявляемых позитивистами в их желании добиться научно объясняемого мира. Лундберг делает следующее замечание: «Позитивисты не признают предполагаемую дихотомию между занятиями наукой, с одной стороны, и социальным действием, с другой. Мы же, наоборот, утверждаем, что занятия наукой являются наиболее важными из всех социальных действий»^[14]. Слияние науки и действия, однако, не облегчает достижения идеала — естественной науки об обществе. Наоборот, это слияние, может выступать как определенное препятствие в результате того, что методологическая строгость физических наук, к которой стремятся неопозитивисты, подчиняется проблемам общества, а не проблемам, имеющим теоретическое значение для данной дисциплины. В результате делается упор на «практическое» и «непосредственное» исследование, полезное для социального действия, но косвенным образом преуменьшающее роль систематической теории. [[227]]

Кризис неопозитивизма. Хотя противодействие неопозитивизму в американской социологии было мощным и эффективным, оно в то же время было настолько различным, что трудно навесить на него ярлык. Несомненно, однако, что наиболее мощным отдельным источником оппозиции являлась традиция интерпретативной (verstehende) социологии. Это было открытым восстанием против контовского позитивизма, которое пошло от немецкого понятия Geisteswissens-chaften и было возглавлено Дильтеем, Риккертом и Виндельбандом, пытавшимися создать методологию, основанную на понимании (Verstehen) истории и общества. Согласно антипозитивистской манере, они делали различие между номотетическим или обобщающим характером физико-математических наук и идиографическим или индивидуализирующим характером историко-культурных наук. Более того, они подчеркивали разницу между знанием бытия (Sein) и пониманием норм (Sollen) и связи с ними. На этом фоне Макс Вебер довел движение до его кульминационного пункта, поставив «идеальные типы» на место механических законов и вероятности неизменности, таким образом усиливая концепцию социологии как номотетической науки. Подчеркивалось понимание общественного поведения, что означало, что простая статистическая закономерность должна быть заменена знанием субъективных мотивов, прежде чем причинность могла быть возведена на уровень значения. Существенная разница между теорией Verstehen и неопозитивизмом заключается в том, что в первой основное внимание уделяется субъективным категориям действия, то есть действию так, как оно рассматривается с точки зрения актера, и, следовательно, ориентировано на «значение» поведения в том, как оно проявляется, а не в простом единообразии поведения.

За последние двадцать лет в американской социологии теория Verstehen стала играть все большую и большую роль. Эта теория проникла различными путями в американскую методологию и превратилась в один из ее рабочих элементов. Первоначально она была привнесена американскими учеными немецкого происхождения или получившими образование в Германии, которым удалось проводить ее в аспирантских курсах нескольких ведущих университетов. В конце двадцатых годов эта группа предприняла ряд переводов и толкований важных работ немецких социологов. Приход к власти Гитлера привел к тому, что Соединенным Штатам Америки повезло, ибо они приняли ряд немецких ученых, беженцев, которые со времени второй мировой войны оказывают значительное влияние на американских аспирантов.

Наиболее выдающимися представителями различных форм социологии Verstehende являются такие люди, как Блумер, Хьюз, Лумис, Макивер, Мертон, Парсонс, Редфилд, Сорокин, Беккер и Знанецкий^[15]. Эта методологическая позиция привела к сосредоточению [[228]] интереса на: 1) значении теории в исследовании, 2) важности понятия системы, 3) потенциале «структурально-функционального подхода», 4) необходимости теории мотивации и инструментов, при помощи которых она может быть проверена, и 5) необходимости уделить внимание качественным аспектам исследования.

В то время, когда писалась данная книга, конфликт уже значительно ослаб. Ни одна сторона не одержала «победы», но методология выиграла благодаря тому, что сторонники различных точек зрения вынуждены были внимательно заняться упомянутыми проблемами. Сохранились метафизические предпосылки как для неопозитивизма, так и для его оппонентов, но определенным изменениям подверглись крайние позиции в области процедуры.

Господство индукции

Одна из основных методологических полярностей возникает между индуктивной и дедуктивной процедурами. В наиболее общем смысле индукцию можно определить как процесс выведения общего положения из наблюдения за рядом частных фактов. Наоборот, дедукция — это процесс аналитического рассуждения от общего к частному или менее общего. Это требует логического вывода заключения из одной или более данных предпосылок. Эти две процедуры не являются взаимно исключающими. Действительно, в определенных ситуациях возможно интерпретировать одну как особый случай другой. Взаимодействие между дедукцией и индукцией — черта, наблюдаемая в проведении любого исследования, и нереально рассматривать ту или другую как «чистую». Тем не менее возможно прийти к заключению, что социология становится все более индуктивной с того дня, как она порвала с классическим энциклопедизмом.

Все еще имеются социологи, которые склонны исходить из чисто абстрактных правил, предпосылок или систем, рационально их разрабатывать и исправлять различным образом — так, чтобы результаты совпадали с действительными фактами. Однако таких социологов становится все меньше и меньше. С другой стороны, преобладают социологи, исходящие из обычных и ограниченных понятий, которые пытаются достичь большего совершенства путем уточнения, устранения противоречий и установления области их применения. Такой исследователь чувствует себя удовлетворенным, если он может прийти к скромному обобщению, применимому к ограниченной вселенной частностей. Таким образом, большинство современных социологов пользуются индуктивным методом в одной [[229]] из двух его главных форм — аналитической индукции и индукции путем простого перечисления.

Индукция путем простого перечисления является широко распространенным в социологии методом. Она принимает форму статистического обобщения, основанного на рассмотрении случаев в границах определенной вселенной. Если рассматриваются все индивидуальные случаи, на основании которых производится обобщение этот метод называется полной индукцией. Поскольку большинство материала нелегко поддается полной индукции, наиболее обычной формой является неполная индукция, основанная на выборочном отрезке вселенной. Именно при использовании этого метода статистические процедуры превращаются в замену индукции в классическом аналитическом смысле.

Специальный комплекс проблем связан с использованием статистических процедур для установления причинных отношений, то есть постоянных единообразий. Все более становится ясным, что в социологии статистический метод начинает приниматься всюду, где неприменимы непосредственные выводы из одного случая к другим случаям, то есть классическая индукция. Наиболее яркой и характерной чертой статистических поисков причинных отношений является то, что этот метод «охватывает вселенные причины и следствия»; помимо элементов причины и следствия, включаются также и другие компоненты, которые не имеют отношения к причинной связи. Более того, статистический метод пренебрегает индивидуальными единицами во вселенной и сосредоточивается на общем или среднем. Однородность вселенной является рабочим предположением, но это не обязательно так в действительности. Короче говоря, это означает, что статистические выводы о причинных связях всегда относятся к области вероятности и не обладают проникновенностью аналитической индукции. Вероятность не основана исключительно на том, что из вселенной берутся выборочные примеры, а не полное ее перечисление, она основана на том, что элементы, будучи связанными, содержат дополнительные концептуальные компоненты, которые не обязательно являются частью этого отношения.

Этот комплекс проблем рассматривается некоторыми социологами, например Знанецким, как слабое место описательной индукции. С другой стороны, его можно также рассматривать, как и сильную сторону этого метода. Статистический метод позволяет нам действовать и устанавливать закономерности, которые, хотя они иногда грубы и часто непостоянны, тем не менее представляют собой прогресс в знании. Применимость метода является таким же показателем его эффективности, как и степень его логического совершенства.

Знанецкий сопоставляет индукцию путем простого перечисления с тем, что он называет истинным научным методом, аналитической индукцией^[16]. После классического изложения Знанецким аналитической [[230]] индукции в 1934 году этот подход был применен в нескольких исследованиях^[17] и превратился в спорную проблему методологии^[18]. Знанецкий утверждает, что аналитическая индукция дает универсальные положения вместо простых заявлений о вероятности, основанных на корреляциях, для которых всегда имеются исключения. В противовес индукции путем простого перечисления, которая абстрагирует при помощи обобщения, аналитическая индукция обобщает при помощи абстракции. Индукция путем простого перечисления рассматривает многие случаи поисков подобных характерных черт, которые просты и в силу своего общего характера поддаются абстрагированию. Аналитическая индукция исходит из •противоположного, абстрагируя характерные черты из конкретного случая, существенные для него, а затем обобщает эти характерные черты на основе их предполагаемого существенного характера. Согласно Знанецкому, хорошо проведенная аналитическая индукция не оставляет действительных проблем на долю индукции путем простого перечисления. Он утверждает, что аналитическая индукция ведет к истинным законам причинности и исчерпывающему знанию любых изучаемых случаев.

В процедурном отношении аналитическая индукция начинается с объяснительной гипотезы и предварительного определения того, что должно быть объяснено. Гипотеза подвергается проверке при помощи рассмотрения данных, а затем производятся две модификации. Гипотеза модифицируется так, чтобы под нее подпадали все факты, и рассматриваемые явления вновь определяются, чтобы исключить любые случаи, которые не объясняются гипотезой. Сфера применимости гипотезы и область вселенной вступают в логическое отношение одного к одному. Гипотеза ограничивается объяснением фактов, которые содержатся в этой вселенной, а вселенная включает только те факты, которые объясняет гипотеза. Другие факты, с которыми встречается исследователь, считаются элементами других вселенных, подпадающих под другие гипотезы.

Робинсон недавно отметил, что различие между индукцией аналитической и индукцией путем простого перечисления является различием степени, а не качества^[19]. Степень, в которой статистик ограничивает гипотезу наблюдаемыми однородными случаями, и степень, в которой он ограничивает вселенную, чтобы она соответствовала применению объясняющей гипотезы, являются показателями степени его аналитической индукции. И, напротив, если исследователю [[231]], пользующемуся аналитической индукцией, не удалось достичь совершенства его формулировки отношения, то это показывает наличие неполной индукции, основанной на использовании статистической вселенной.

Вопрос о превосходстве той или иной индуктивной формы не имеет значения. Обе просто служат различным целям в связи с различными проблемами и ситуациями исследований. В тех случаях, когда аналитическая индукция неприменима, это происходит или в силу того, что у нас недостаточно развита система понятий, или же когда в силу природы изучаемого материала явно следует применить индукцию путем простого перечисления. В тех случаях, когда статистик вскрывает отношения, которые он постоянно совершенствует, постепенно устраняя несущественное, он приближается к аналитической индукции. Очевидно, что по крайней мере в наше время индукция путем простого перечисления сохранится как основной подход. Главное значение аналитической индукции, по крайней мере в настоящем, заключается в том, что она оставляет многих статистиков-практиков не удовлетворенными приблизительными соотношениями и низкой степенью вероятности и, таким образом. заставляет их совершенствовать свои гипотезы и ограничивать свои вселенные во всех случаях, где это возможно. Аналитическая индукция отрицает право статистиков пренебрегать исключительными случаями, ибо они явно требуют объяснения при помощи других гипотез и вселенных.

Дедукция как главное орудие. Хотя индукция господствует в американской социологии, дедукция все еще играет важную роль и, вероятно, будет играть еще более важную роль в будущем. Индуктивный миф о том, что истинный ученый исходит из наблюдения фактов без каких-то предварительных концепций, стал причиной ненужной дискредитации дедукции. Этот миф, иногда называемый заблуждением tabula rasa, крепко утвердился в американской социологии. Редко можно найти других ученых, которые чувствуют. что они могут или должны подойти к предмету их изучения без каких-либо сложившихся концепций. С другой стороны, традиционные «книги по методу» социологии часто убеждали социологов подходить к материалу без каких-либо «предварительных концепций», «теорий», «понятий» или «оценочных суждений». Важно понять, что это логически невозможно и находится в противоречии с действительной историей науки. Без предварительных идей и концептуального направления нельзя знать, какие факты следует искать, и нельзя обнаружить то, что является важным для исследования. Было бы трудно начинать с наблюдения фактов, ибо определение, какие факты являются важными,— это основная цель научного исследования. Дедукция, таким образом, является необходимой частью или орудием исследования.

Дедукция лучше всего выражена в американской методологии концептуальными схемами в виде систематической теории, конструированными типами, которые будут рассмотрены ниже, и математическими [[232]] и эмпирическими моделями. Концептуальные построения, подобно построению Парсонса^[20], могут выполнять по крайней мере две научные функции. Во-первых, они могут помочь при кодификации нашего постоянно растущего конкретного знания. Это означает, что дискретные гипотезы и наблюдения могут быть объединены в общие категории и предварительно «помещены» в более широкий контекст; следовательно, их «значение» может быть оценено в свете более общих выводов. В известном смысле различие между описанием и объяснением — это различие между фрагментарным знанием и систематическим знанием. Во-вторых, концептуальные построения могут служить руководством при исследовании. Они позволяют нам локализировать и определять сферы нашего знания и невежества, указывая на проблематические области. В свете системы можно «увидеть» интересные проблемы и значения, связанные с гипотетическими «взаимосвязями» или отношениями.

Типология как дедуктивная система. Конструированные типы представляют собой мост между систематической теорией и эмпирическими наблюдениями и, следовательно, обладают некоторыми функциями систематической теории. Фактически конструированные типы — это «системы» небольшого масштаба, и они обычно доступны для эмпирического исследования. Конструированный тип — это целенаправленный плановый отбор, абстракция, комбинация и подчеркивание ряда критериев, имеющих эмпирические референты, которые служат основой для сравнения в эмпирических случаях. Эмпирический тип — это функция модели, остающейся в тесной связи с «взятыми», из которых она происходит. (См. гл. 6, особенно стр. 159—165, 213—214.)

Хотя социологи в течение многих лет пользовались моделями. например типы и системы являются моделями, интерес к эксплицитному построению и толкованию моделей увеличился за последнее время^[21]. Модели могут быть в прозе или в математическом обозначении; они могут быть длинными и короткими, простыми или сложными, но их эвристическая ценность, несомненно, доказана. В общем анализ при помощи моделей включает определение моделей и тест для определения, насколько выборные данные приближаются к модели. Модели как дедуктивному приему придается эмпирическое толкование путем сравнения с данными. Если расхождение между моделью и выборочными данными может быть с основанием приписано случайности, а не факторам вне модели, тогда можно предположить, что данные обладают структурой, схожей с моделью. Социолог-статистик, особенно склонный к «индукции», в действительности [[233]] следует этой процедуре, когда он подгоняет частотность распределения к «нормальной кривой», затем проверяет достоверность этого при помощи квадрата c. Все «аналитические» статистические приемы включают этот элемент дедукции.

За последнее время в социологии было разработано несколько математических моделей, которые указывают на существование определенной тенденции. Область исследования установок была особенно продуктивной в этом отношении, учитывая, в частности, тот факт, что модели, по-видимому, применимы ко многим элементам поведения, помимо установок. К этим моделям относится шкала Гуттмана и модель «латентной структуры» Лазарсфельда^[22]. После второй мировой войны возрос интерес социолога к моделям — тенденция, которая показывает не только эффективность и живучесть дедукции как компонента методологии, но также и рост количественной изощренности американского социолога.

Рост количественных методов

Происходят большие споры о роли и значении количественной техники в социологии. Крайние взгляды на квантификацию были обычно в двадцатых и тридцатых годах, но в последнее время полемический задор значительно угас. В настоящее время имеется тенденция рассматривать количественные приемы как существенную часть концептуального оснащения социолога, а не как самоцель.

В методологической мысли двадцатых и тридцатых годов господствовало убеждение, что социология может стать естественной наукой благодаря статистической процедуре. Совершенно очевидна неопозитивистская ориентация, лежащая в основе этого убеждения. Рассуждали следующим образом: успех естественной науки может быть приписан объективному характеру ее данных и количественной обработке ее результатов. Отсюда, для того чтобы социология достигла этого успеха, она должна изменить свой способ получения и обработки данных. Это означает, что социология должна разработать приемы, обеспечивающие получение объективных данных, подходящих для количественной обработки при помощи статистики. Имелось много сторонников этого тезиса, но он, может быть, впервые был ясно выражен Лундбергом в 1928 году^[23].

Возражение на этот взгляд в своей наиболее крайней форме было выдвинуто теми, кто был убежден, что человеческое поведение слишком «отличается» от других явлений, чтобы его можно было обработать статистически. Утверждалось, что та часть социологических данных, которая могла быть выражена в количественной форме, была по своему характеру наименее важной из данных, относящихся к поведению, и, более того, настолько незначительной, что она не стоила усилий, затраченных на ее получение. Этот взгляд был характерен для многих из уходящего поколения социологов, [[234]] и, что еще важнее, он с успехом защищался такими горячими сторонниками «качественного» исследования, как Сорокин, Маки-вер, Уоллер и Знанецкий.

Растущее признание ложной дихотомии. Хотя противоположные стороны ясно определились, ряд ведущих социологов был весьма смущен тем, что они рассматривали как ложную дихотомию. Будучи опытными исследователями, эти социологи в своей работе склонялись или к количественной, или к качественной методике, но все же они не могли сочувственно относиться к чересчур упрощенной формулировке «или — или» в спорах. Такие полные энтузиазма и все же консервативные защитники количественного метода, как Огбёрн, Дороти Томас, Тёрстоун и Стауффер, не могли особенно симпатизировать таким оптимистам, как Лундберг, Додд и Бэйн, которые немедленно хотели приступить к измерению социальных явлений со всей точностью, присущей физическим наукам. И, напротив, имелись опытные специалисты качественного исследования, Такие, как Беккер, Блумер, Хьюз, Парсонс и Вирт, если упомянуть только немногих, которые не могли симпатизировать тем «интуционистам», которые отрицали возможность когда-либо кван-тифицировать человеческое поведение в каком-нибудь важном отношении, а также отрицали то, что квантификация могла помочь пониманию общества.

Эта «промежуточная» группа социологов признавала и все яснее указывала, что обе крайние позиции основаны на явно ложной предпосылке. Это предположение заключалось в том, что социологическое исследование могло проводиться только в терминах одного определенного подхода. Все больше признавалось, что количественная шкала являлась лучшим ответом на проблемы социологии, чем аналитическая индукция, логические эксперименты, выборочное изучение случаев или любой другой социологический прием. Считают, что некоторые приемы могут обладать большей инструментальной ценностью, чем другие, тем не менее несомненно, что не существует единого ключа или широкой дороги к научному знанию. Существовало много способов ведения систематического исследования в социологии, и их ценность заключалась не в том, что какой-либо из них мог потенциально стать господствующим, а в том, что они выражались в дополнительном и интегрированном наборе инструментов. Эти «промежуточные» социологи открыто признавали пользу перечислительных и измерительных приемов, но в то же время они также признавали, что имеется и много других ценных моментов в исследовании.

Выдвижение таких «промежуточных» ученых, как Анджелл, Беккер, Гуттман, Лазарсфельд, Лумис, Мертон, Стауффер и Зухман, показало, что существует непосредственная логическая преемственность между систематическим качественным исследованием п строгими формами изменения. Целая батарея промежуточных приемов заполняет разрыв между количественным и качественным полюсами и, таким образом, скорее создает исследовательский [[236]] континуум, а не дихотомию. Социологи этой группы благодаря своему руководству работой по систематическим оценкам, классификациям, ранг-шкалам, конструированным типам, простым количественным индексам, кодификации, планированию исследования, логике доказательства или демонстрации и «преемственности в исследовании» в огромной степени способствовали тому, что современное исследование отвергло логическое разделение количественных и качественных приемов.

Это подчеркнуло тот факт, что применение математики в социологии обеспечивает достоверность результатов не в большей мере, чем применение «догадки» или «интуиции» гарантирует важность результатов. Примером этому является тот факт, что работа «Измерения общества» («Dimensions of Society») Додда не произвела сколько-нибудь заметного эффекта в американской методологии. Эта радикальная формалистическая попытка разработки социологической теории в математическом одеянии может считаться блестящей неудачей, хотя она и заслуживает похвалы благодаря значительным усилиям создать математическую модель. Тем не менее она была презрительно отброшена математиком Е. Т. Беллом и теоретиком Толкоттом Парсонсом в их совместной рецензии^[24]. Парсонс нашел, что, за исключением главы о теории корреляции, в книге не было ничего математического. Был совершен перевод на эзотерический язык символов, но не было построено уравнения, поддающегося решению. С другой стороны, Парсонс пришел к заключению, что «повсеместное приятие S-теории, конечно, затруднит достижение высших уровней обобщающего анализа, который может быть достигнут при современном развитии науки». Урок, преподанный Доддом, заключается в том, что математика, оторванная от рабочей теории и исследования, достоверность которого можно доказать, сводится к простому жонглированию символами.

Для иллюстрации противоположного аспекта можно привести работу Сорокина. Не подвергая сомнению важность существенного вклада в эту область Сорокина, можно с достоверностью утверждать, что его более чем двадцать томов оказали меньшее влияние на методологию, чем гуттмановский анализ с помощью шкалы, анализ латентной структуры Лазарсфельда, парсонская версия структурально-функциональной теории и беккеровская логика проверки конструированного типа, которые все могут быть изложены в нескольких главах. Одного знания — а труды Сорокина свидетельствуют о его больших знаниях — недостаточно для науки. Пути достижения знания являются существенной частью научного процесса.

Отказ от крайних позиций в этой области в отношении классификации привел к нескольким последствиям. Во-первых,—теперь это уже стало избитым местом — независимо от точности измерений [[236]] то, что измеряется, остается качеством. Квантификация является огромным достижением, поскольку она допускает большую достоверность и точность в измерении качеств, имеющих теоретическое значение. Незаменимым рабочим партнером в количественных процедурах явно выступает теория, которая определяет то, что измеряется. Во-вторых,—это также стало общим местом—наиболее полный тип количественного исследования пользуется измерением в ограниченной степени. Использование таких терминов, как «растущий», «увеличивающийся», «подымающийся», «больше» и «меньше», указывает на латентную квантификацию. В широком смысле этих терминов общественные явления постоянно «измеряются» и-«исчисляются» и теоретиками и практическими социологами. В-третьих, по-видимому, все согласны, что желательна количественная обработка тех данных, которые могут быть теоретически сформулированы в виде единицы. В-четвертых, измерение субъективных явлений законно, пока оно сопровождается признанием того факта, что оно производится не непосредственно через объективные индексы. В-пятых, обычно соглашаются, что статистика, давая подтверждение или неподтверждение гипотез, только подсказывает объяснение. В общем количественные методы теперь приняты в качестве нормального и необходимого аспекта социологического исследования. Споры вокруг них уже более не касаются возможности или невозможности и применения в науках, связанных с поведением. Они теперь превратились в технические споры, относящиеся к применению данных приемов при определенных условиях в отношении определенного вида явления.

Номотетаческое а идиографаческое направления

В принципе американские социологи почти полностью приняли в своей науке номотетический идеал, идеал, который исходит из модифицированной версии первоначальной формулировки Виндельбанда номотетически-идиографической дихотомии. Виндельбанд различает два класса наук: науки, изучающие общее и провозглашающие естественные законы (номотетические), и науки, изучающие частности в их исторически детерминированных конфигурациях (идиографические). Проблема, провозглашает ли социология естественные законы, не является злободневной. Все согласны, что социология изучает общие, закономерные и повторяющиеся аспекты явлений и, следовательно, может обобщать и предсказывать в пределах доказанной теории. Это делает ее номотетической дисциплиной, несмотря на то что естественные законы заменены эмпирическими обобщениями^[25].

Подобно всем другим наукам, социология обладает необходимым идиографическим аспектом. Она содержит наряду с обобщениями многочисленные частные положения. Проблема концентрируется вокруг вопроса о том, в какой степени поиски этих частностей [[237]] преобладают над попытками к обобщению, поскольку достижение общего знания является признанной целью этой дисциплины. Социология накопила огромное количество описательных данных относительно конкретных людей, мест и событий. Имеется выборочное изучение конкретных правонарушителей, обзоры конкретных коллективов, экологические описания конкретных городов, наблюдения над конкретными забастовками и т. д. Ценность этих описаний является несомненной, поскольку они служат центром, и» которого исходят эмпирические обобщения. Их ценность сомнительна, однако лишь тогда, когда они остаются в виде частностей и не приводятся в соответствие с основной теорией. За последние несколько десятилетий была создана многообещающая, хотя и скромная система эмпирических обобщений, и закономерно предполагать, что этот процесс будет продолжаться и в будущем. Тем не менее большинство теоретически ориентированных социологов серьезно озабочены скудостью обобщений по сравнению с массой частностей. Короче говоря, их озабоченность связана с тем, что большинство социологов утверждают желательность и необходимость формулировки общего и повторяющегося, а на практике занимаются собиранием данных и накоплением описательных частностей^[26].

Основные источники идиографического направления. Несмотря. на цели социологии, в отношении которых имеется явное согласие большинства социологов, на деле существует весьма мощное идио-графическое направление. Оно, по-видимому, имеет несколько источников. Одним из источников является контакт между дисциплинами, причем несколько представителей родственных областей делают сильный упор на идиографию. Среди них имеются антро-пологи-культуроведы, такие, как Боас, Герсковиц, Лауи, Уилли и Уисслер, социальные психологи, как, например, Кантор, эконономисты-институтоведы, как Митчелл. Почти все американские историки подчеркивают неповторимость, а следовательно, конкретность любой социальной ситуации. Социологи, подпавшие под их влияние и влияние их процедур, склонны превратиться в идиографических наблюдателей и регистраторов.

Вторым источником идиографического направления является рост за последние годы движения «изучения коллективов». Под мощным влиянием «Миддлтауна» («Middletown») Линда было проведено значительное количество исследований коллективов, ни одно из которых не достигло уровня «Миддлтауна» и большинство из которых были почти полностью идиографическими. По-видимому, уже давно эти исследования стали постепенно терять свое значение; по крайней мере внушает сомнение необходимость в еще большем количестве Миддлтаунов, Плэйнвиллей, Янки Сити и Джонсвиллей. С точки зрения социологии как науки требуется исследование общих форм поведения коллектива, но к нему нужно подходить [[238]] с учетом некоторых общих соображений. Альтернативой служит-роет скорее социографии, чем социологии.

Еще одним важным источником идиографического направления является использование статистического метода. Не нужно считать это утверждением, что статистический метод исключительно является идиографическим по характеру. Его номотетические аспекты постепенно завоевывают себе почву, и в настоящее время значение, придаваемое статистической корреляции, вариантности и вероятности, по-видимому, значительно больше, чем значение, придаваемое-статистическому описанию. Статистический метод включает значительный номотетический момент, потому что статистическое перечисление редко является исчерпывающим. Доказательством этого является быстрый рост выборочной теории. Тем не менее вначале статистика была главным образом описательной, и это правильно-также в отношении большинства современных статистических исследований. Имеется все еще много социологов, которым доставляет-удовольствие накоплять статистические данные, не зависящие, как предполагается, от гипотез и общих категорий.

Последний и наиболее важный в методологическом отношении источник идиографического направления, или, более точно, идиографически-номотетического смешения, заключается в проблеме-абстракции. Все явления будут уникальными, если их рассматривать на достаточно низком уровне абстракции. Задача науки всегда состояла в концептуализации этих явлений в абстрактных терминах, для того чтобы понять их общий характер. Тот факт, что вторая мировая война была исключительной войной, является не больших препятствием социологическому изучению войн, чем тот факт, что любой данный земляной червь является исключительным, не служит препятствием к изучению общей структуры земляных червей. Абстракция является общей научной проблемой. Правда, что эта проблема сохраняется в социологии, потому что социолог часто интересуется неповторимыми явлениями или происходящими в небольшом количестве случаев. Этот интерес стимулируется благодаря тому, что указанные случаи являются исключительными и, следовательно, «любопытными». Ответ здесь, по-видимому, лежит в применении аналитической индукции Знанецкого или же (в ситуации, относящейся к немногим случаям) в применении разработанной теории ограниченной выборки.

Бихевиоризм и его модификация

Как значительное движение бихевиоризм возник сразу же после первой мировой войны. Хотя сравнительно мало социологов приняло крайние взгляды Уотсона^[27], это движение тем нс менее [[239]] оказало значительное влияние на социологическое мышление, особенно на той периферии социологии, которая известна под именем социальной психологии. Бихевиоризм был неопозитивистской попыткой уподобить изучение человеческого поведения изучению естественных наук. Что же касается самой дисциплины, она отбросила понятие сознательности, ощущения, восприятия, воли, образа, умственного опыта и роли мотивов в определении поведения. Те концепции, которые бихевиоризм сохранил из старой психологии, как, например, мышление и эмоция, он заново определил как формы наблюдаемой или непосредственно логически выводимой деятельности. Упор делался на связь между стимулом и реакцией, и явное поведение приобрело центральное значение.

Этот подход согласовался с растущими эмпирическими и прагматическими тенденциями в двадцатых годах; он, по-видимому, удовлетворял требованиям объективности и механической уверенности в проведении исследования. Благодаря его подчеркиванию механического характера связи между стимулом и реакцией он особенно подходил для классификации, поэтому он обещал освободить социологию от ее субъективизма и, таким образом, превратить ее в «точную науку». Замечание Бэйна, написанное в 1928 году, является примером этого направления: «Развитию социологии как естественной науки препятствовало: 1) подчеркивание ее нормативного, а не дескриптивного аспекта; 2) слишком большое внимание к субъективным факторам, таким, как идеи, идеалы, мотивы, чувства, желания и позиции, и слишком мало внимания к объективному явному поведению...»^[28].

К несчастью, обещание радикального бихевиоризма не «окупилось» при исследовании. Почти не имеется работ, действительно основанных на этом принципе,—возможно, потому, что те вещи, которые он пытался объяснить, нелегко сводятся, если это вообще возможно, к механической циркуляции стимула-реакции. Не было накоплено ничего напоминающего научные знания в радикально-бихевиористском смысле в отношении таких явлений, как моды, капризы, мании, условности, слухи, общественное мнение, позиции, обычаи, институты и социальные системы. В результате в тридцатых годах гораздо более скромный тип бихевиоризма быстро вытеснил старую разновидность и все еще в ходу «символистически-интеракционистская» версия, которую особенно проповедовал Мид^[29]. Положительное значение модифицированного бихевиоризма заключается в том, что он частично заполнил ту пропасть, которая казалась шире, чем она была на самом деле, между объективизмом и субъективизмом; подчеркнул значение символического взаимодействия, которое привело к развитию социологии коммуникаций: переориентировал на исследование установок, так что установки перестали изучаться в «вакууме», а стали связываться с социальной

структурой, и, наконец, в той перспективе, которая содержится в подходе Мида, для роста в будущем специфически американской социологии знания.

Спор об операционалазме

Теория операционализма, установленная Бриджменом в физике в 1927 году, была перенесена в тридцатых годах в социологию несколькими наиболее склонными к прагматизму социологами. В тридцатых и сороковых годах это было предметом значительных споров, но проблема несколько утратила свое значение в середине столетия^[30]. Центральная идея теории выражена Бриджменом следующим образом: «В общем под любым понятием мы подразумеваем не больше, чем ряд операций; понятие синонимично соответствующему ряду операций... Значением суждения является его проверяемость»^[31]. Лундберг, в частности, понял это как намек на пересмотр всей системы понятий социологии. Он утверждал, что дальнейшее использование современных социологических символов обречет эту дисциплину на «субъективность». Он указал на то, что не существует единогласия в отношении «значения» даже наиболее простых понятий; понятия обычно используются в самых различных значениях, означают разные вещи для разных людей, а в различных случаях даже разные вещи для тех же самых лиц. Он считал это роковым для научного подхода, и поэтому он также утверждал, что «единственным способом определения чего-нибудь объективного является определение в терминах операций»^[32].

Возражения против операционной социологии сосредоточивались на ограничениях роли понятий и систематической теории, вызываемых этим подходом. Если понимать первоначальное заявление Бриджмена дословно, как оно и было понято некоторыми социологами, оно влечет за собой строгое ограничение понятий, например традиционное значение «величины» как понятия не может быть синонимом «физических операций», связанных с измерением величины. Физическая операция измерения величины всегда определяет только величину данного конкретного объекта. Значение, традиционно приписываемое величине как понятию, однако, определяло операцию измерения, ибо без знания этого значения физик был бы не в состоянии выбрать способ измерения, подходящий для данного объекта. Измерять вспаханное поле термометром и назвать [[241]] полученное «размером» было бы, однако, не более странным, чем измерять умственные способности при помощи теста и назвать это «интеллектом». Операционалисты пренебрегают тем фактом, что понятия всегда «общи», а операция всегда «конкретна» и, следовательно, определяется общим. Радикальный операционализм лундбергского типа не учитывал роли синтезирующей рациональной мысли при создании понятий и, таким образом, превратился в форму грубого эмпиризма.

Операционализм противопоставляется систематической теории. Вторым последствием радикального операционализма явилось преуменьшение роли систематической теории. Такое типичное операционистское заявление, как «интеллект — это то, что тестируется при помощи тестов интеллекта», подразумевает, что может быть так же много «интеллектов», как и «тестов». Если это так, результатом будет крайний эклектизм и станет невозможным создать систему взаимосвязанных понятий общего эмпирического значения.

Хотя операционализм и не был успешно включен в какое-нибудь из важных исследований социологии, он тем не менее оставил свой след. Во-первых, значительная доля операционализма наличествует во многих эмпирических исследованиях, особенно в диссертациях. Во-вторых, и что еще более важно в методологическом отношении, операционализм способствовал развитию и повсеместному принятию более умеренного течения, .известного под названием инструментализма. Первоначально сформулированный Дьюи, он является теперь основным направлением как теоретиков, так и эмпириков. Инструментализм, часто еще выступающий под маркой операционализма, просто утверждает, что понятия должны подвергаться исследованию и могут быть гипотезой для целей исследования. Более того, инструментализм утверждает, что теории, дискретные или систематические, должны оцениваться с точки зрения их годности, достоверности и плодотворности для исследования. Эта ориентация присутствует в скрытом виде в работе Стауффера и его сторонников, Мертона и Лазарсфельда и даже во всеохваты-вающей систематической теории Парсонса^[33].

Прагматическое направление

Прагматизм, хотя и является философским термином, обозначает скорее точку зрения, чем систему идей, поэтому он проявляется во многих различных подходах и системах. Прагматизм выражается в привычке интерпретации идей и событий в терминах их последствий. В результате он тесно связан с логикой эксперимента, который является основой современного научного исследования. Следовательно, прагматизм, по-видимому, не ведет к каким-либо окончательным философским выводам, а является просто выражением тенденции принять все, что является эффективным в проведении [[242]] исследования. Он, таким образом, является расширенным эмпиризмом, который учел связь концептуализации и теории с исследованием.

Практическое научное исследование состоит в постоянном подходе к новым проблемам и в связи с этими новыми проблемами к формулировке новых гипотез. Проверка этих гипотез лежит на человеке-исследователе, оснащенном инструментами. Таким образом, тест заключается в самом процессе познания. С этой точки зрения, следовательно, математика, основная теория, инструменты, техника наблюдения и т. д. просто являются аппаратом для разработки гипотез, относящихся к опыту. Прагматизм как теория — это не что иное, как выражение научного метода в том виде, в каком он оказался эффективным в прошлом.

Слишком рано еще устанавливать влияние прагматизма на социологию. Без сомнения, за последнее десятилетие прагматизм сильно продвинулся вперед, и различные аспекты этого направления могут быть обнаружены во многих методологических взглядах, разбираемых здесь. Он проявляется несколькими различными путями, в частности в сокращении догматизма в социологии и растущей тенденции не принимать как окончательное или решающее любой отдельный подход, теорию или инструмент. Прагматическое направление в социологии отождествляет себя с использованием научных методов, поскольку эти методы влекут за собой постоянный анализ проблематических ситуаций, выдвижение и рассмотрение различных гипотез, связанных с этими проблемами, и их проверку опытом.

Имплицитная роль прагматизма в американской социологии. Американская методология пронизана прагматическими взглядами, что характерно не только для работ признанных эмпириков, но также и для наших выдающихся теоретиков. Например, Толкотт Парсонс создал наиболее «рационалистическую» и «дедуктивную» систему современной социологии, тем не менее она сильно окрашена прагматизмом. Считая, что «структурально-функциональный» подход является существенным для развития социологии, Парсонс говорит, что он считает его наиболее «плодотворным» или «полезным». В соответствии со своим утверждением, что каждое эмпирическое исследование проводится в пределах концептуальной схемы, которая или имплицитна, или эксплицитна, Парсонс утверждает, что «единственными оправданием такой концептуальной схемы является ее полезность, та степень, в которой она облегчает достижение цели научного исследования»^[34]. Согласно Парсонсу, окончательная проверка и оправдание являются, следовательно, прагматическими.

Эта американская тенденция рассматривать и оценивать любой эвристический прием с точки зрения его инструментальной пользы при проведении экспериментального (исследовательского) процесса [[243]] придает методологии значительную гибкость и приспособляемость, хотя с этим связаны известные опасности. Эти опасности похожи на те, которые связаны с эмпиризмом, и их можно вкратце изложить как оппортунизм, недостаток направленности и преемственности, колебание при выборе между противоречащими подходами, интерес к непосредственным проблемам и, следовательно, отсутствие перспективных взглядов. Основным вкладом в методологию прагматических взглядов, по-видимому, является его подчеркивание инструментализма, экспериментального планирования (контролируемого опыта) и скромной рабочей теории. В той мере, в какой американская методология извлекла пользу из этого прагматического плана, она скорее стала «тупоголовой», чем «безголовой».

ОСНОВНЫЕ ПРОЦЕДУРЫ И ТЕХНИКА

После первой мировой войны американская социология уделяла особое внимание процедуре и технике. Каждая из первоначальных процедур, статистическая, экспериментальная, типологическая, историческая и изучение выборочных случаев, широко применялась и разрабатывалась. Несомненно, однако, что статистическая процедура с ее многочисленными техническими приемами перечисления и измерения развивалась и применялась более, чем любая другая. Кроме того, постоянный интерес к техническим приемам, приспособленным для конкретного обнаружения фактов и их манипуляции, вызвал необычайное развитие как качественных, так и количественных приемов. Этот интерес к процедуре и технике дал в результате поколение технически опытных социологов и продолжает быть наиболее характерной чертой, быстро развивающейся современной социологии.

Учебники по исследовательской методике

Один из самых быстрых способов понять развитие американской социологии — это просмотреть различные учебники по «методу». Скорость, с какой эти учебники устаревали, дает удовлетворение. Лучшие из учебников по методам двадцатых годов, например, .выглядят весьма примитивными по сравнению с современными. В 1920 году Чэпин опубликовал работу о методе, «Полевая работа и социальное исследование» («Field Work and Social Research»), которая представляет собой первую действительную попытку кодифицировать исследовательскую процедуру в социологии. Первым учебником, который превзошел книгу Чэпина, является работа «Новое социальное исследование» («The New Social Research») Богардуса, опубликованная в 1926 году. Его короткая слава была немедленно предана забвению при появлении в 1928 году работы Палмера «Полевые исследования в социологии» («Field Studies in Sociology»), представляющей собой описание исследований того времени в Чикагском университете. Затем в 1929 году социология пережила [[244]] год своего расцвета. В это время Одум и Йохер опубликовывают работу «Введение в социальное исследование» («An Introduction to Social Research»), а Лундберг — свое «Социальное исследование» («Social Research»). Хотя эти книги несколько различались между собой, они намного превосходили по широте и совершенству все, что было опубликовано ранее. В следующем году появилась еще более пространная работа, чем опубликованные раньше: «Методы и статус научного исследования с частным применением к социальной науке» («Methods and Status of Scientific Research with Particular Application to the Social Science») Спара и Свенсона.

В 1931 году социология достигла важного поворотного пункта. До этого момента все опубликованные ранее книги о методах можно было считать «учебниками». В 1931 году Совет по исследованиям в общественных науках издал «Методы в социальных науках: сборник материалов» («Methods in Social Sciences: A Casebook») под редакцией Раиса. Это не было простое руководство, книга состояла из анализа 52 методологических докладов по общественным наукам. Впервые методология выступила на сцену в действительном смысле этого слова. Не похожей на книгу Раиса, но тем не менее представляющей те же интересы была книга Знанецкого «Метод социологии» («The Method of Sociology»), опубликованная в 1934 году. Ее можно было бы назвать первой великой работой по методологии в Америке. Знанецкий в этом случае связывается с Соединенными Штатами Америки, хотя Польша и имеет приоритет в этом отношении. Эти две работы могут считаться предшествующими основным достижениям, которые имели место за последующие двадцать лет.

Вернемся же к руководствам; в 1936 году Богардус опубликовал «Введение в социальное исследование»; в 1939 году Полина Янг опубликовала превосходную книгу «Научные социальные обзоры и исследование» («Scientific Social Surveys and Research»); в том же году также появились книга «Социальное исследование» Элмера, «Статистика для социологов» («Statistics for Sociologists») Хэгуда и «Элементарная социальная статистика» («Elementary Social Statistics») Маккормика. Второе издание работы Лундберга вышло в свет в 1942 году, а в 1949 году появилось переработанное издание ранней работы Янг. В 1950 году вышла в свет работа «Социально-научные исследовательские методы» («Social Science Research Methods») Ги.

Затем появились современные книги по исследованию, книги с «новыми взглядами» по сравнению с теми, которые были опубликованы ранее. В общем старые книги, за исключением книг Раиса и Знанецкого, сосредоточивали свое внимание на практике эмпирического исследования и относительно мало касались обоснования и описания технических приемов в свете логики науки. Современные работы представляют собой значительный сдвиг в сторону технических приемов, хотя они и сохранили интерес, выраженный в ранних работах. «Методы исследования социальных отношений» («Research [[245]] Methods in Social Relations») Ягоды, Дейча и Кука; «Методы социального исследования» («Methods in Social Research») Гуда и Хатта; «Методы исследования в науке о поведении» («Research .Methods in the Behavioral Science») Фестингера и Каца; «Введение в социальное исследование» («Introduction to Social Research») Доби и других; «Сфера и метод социологии» («The Scope and Method of Sociology») Фёрфи; «Планирование научного исследования» («The Design of Social Research») Аккова и «Язык социального исследования» («The Language of Social Research») Лазарсфельда и Розенберга—все они являются замечательным современным обогащением техники в социологии по сравнению с прошлыми десятилетиями, результатом многостороннего значительного развития процедуры и техники со времени первой мировой войны.

Статистическая процедура

Статистическая процедура охватывает теорию и технические приемы, имеющие дело с данными, полученными путем перечисления и измерения. Поэтому проблемы статистического анализа обычно концентрируются на достоверном перечислении измерений единиц рассматриваемых явлений. Вначале к поведению применялись статистические приемы, в которых взаимодействие или коммуникация имели небольшое или никакого значения, например в демографии. С течением времени, однако, социологи стали все больше интересоваться применением статистических приемов к областям поведения, в которых «единицы» не являются явными. Несмотря на длительные споры о «правильном» методе количественной обработки некоторых аспектов поведения и вечной проблеме относительно того, поддается ли вообще значительная часть поведения перечислению и измерению, социологи постепенно все больше преуспевали в применении статистических приемов к своему основному материалу.

Социологи мало что дали для быстро развивающейся статистической теории. Основной вклад в этой области был внесен математиками, генетиками, психологами, педагогами, экономистами и биологами, работающими в сельском хозяйстве. Социологи были заняты тем, что пытались применить приемы, разработанные другими дисциплинами, заимствуя их оттуда. Следовательно, хотя и нельзя назвать важной работу социологов по статистической процедуре, можно указать на значительный вклад, сделанный ими: они впервые применили статистические приемы к социологическому поведению.

Описательная функция статистики. Все статистические приемы можно разделить на две группы: описательные и обобщающие. Описательные приемы — это приемы, которые конденсируют и обобщают данные по перечисленным или измеренным характерным чертам ряда единиц и таким образом описывают отобранные аспекты этих единиц. Мерами измерения, обычно применяемыми в описательной статистике, являются пропорция, норма, процент, частотность распределения, измерение основной тенденции и распространение. Эти обобщающие приемы дают сжатое изложение массы [[246]] фактов в такой форме, которая делает их более понятными и легче поддающимися передаче.

В период первой мировой войны применение статистики в социологии почти целиком ограничивалось описательной функцией. Даже в настоящее время большинство случаев применения статистических приемов в социологии находится на уровне описания. Это использование статистики в данной области не подвергается сомнению, за исключением только того факта, что многие теоретики-социологи подвергают сомнению значение большинства данных, собранных таким образом. Это является типичным для одного из самых сильных идиографических направлений в социологии.

В двадцатых — тридцатых годах становилось все более обычным применение описательных приемов в двух направлениях: одно было связано с описанием характерных черт той же самой единицы в различные периоды времени^[35]; другое заключалось в создании сложных не непосредственных способов измерения в виде числовых индексов или отсчета на шкале^[36]. Эти приемы все еще представляют собой описательную функцию, но важно отметить, что они количественно описывают социологические данные, которые раньше давались в строго качественных терминах.

Аналитическая и обобщающая функция статистики. Обобщающие статистические приемы являются приемами, которые социолог неизбежно должен использовать в некоторых типах исследования. Многие исследования неизбежно ограничиваются изучением только части единиц, связанных с данной проблемой. Это ограничение неизбежно ведет к ограничению количества единиц, используемых в качестве выборки целой серии, мыслимой как вселенная. Теоретически выборка должна быть типичной для вселенной в отношении исследуемых характерных черт. Данные, полученные из выборки, обрабатываются описательными приемами, дающими общее описание самой выборки. Кроме того, имеется система более сложных приемов, которая позволяет социологу делать определенные выводы в отношении более широкой группы, из которой была произведена выборка. Приемы, используемые при этом, могут быть названы обобщающими статистическими приемами. Эти приемы дают возможность вычислить для всей серии явлений (вселенной) данные тех же обобщающих измерений (пропорция, норма, измерение основной тенденции, степень распространения и т. д.), которые для данной выборки служат описательными приемами.

Возможность обобщать, таким образом, связана с двумя факторами, не входящими в простое описание,— вероятностной логикой [[247]] и теорией выборки. Оба необходимы ввиду того, что социолог не в состоянии исследовать все случаи, входящие в его исследование. Теория вероятностей при исследовании частоты позволяет социологу производить выборку из его данных с известной степенью уверенности. Теория выборки является конкретной формой вероятностной логики и позволяет социологу изучать важные проблемы, которые иначе остались бы недоступными для него, если бы ему пришлось изучать все единицы данной совокупности объектов. Это дает ему большие теоретические основания для утверждения типичности его наблюдений. Без сомнения, развитие теории выборки, лежащей целиком вне области социологии, сыграло значительную роль в освобождении социолога от чистого описания. Более того, есть все основания ожидать, что социолог будет все больше преуспевать, производя соответствующие выборки из любой группы, которой он интересуется, и, таким образом, возрастет точность социологических знаний. Быстрый рост литературы по различным аспектам произведения выборок в специальных журналах и учебниках, особенно за прошедшие пятнадцать лет, является показателем того, что социолог ясно сознает значение теории выборки и ее методики для своих исследований^[37].

Важность планирования выборки. Произведение выборки все больше становится частью исследований, предпринимаемых социологами. Имеется несколько различных типов выборки, и некоторые из них весьма обычны. Большинство случаев произведения выборки и даже многие из современных способов представляют собой случайную выборку. Эта форма не поддается кодификации и может быть описана только после самого факта. Некоторые случаи принимаются за основу для обобщения благодаря их легкой доступности. Невозможно установить влияние этого типа выборки на накопление социологических знаний, но, очевидно, он был источником значительных предрассудков. Примером его применения является отбор «добровольцев» или использование собственных студентов или друзей как основы для обобщения. Социологи были склонны брать легко доступные данные и пренебрегать более недоступными. Однако эта привычка сейчас меньше в ходу, чем раньше. Возможно, что величайшей силой, противодействующей этой тенденции, был тип исследований, проводимых в Чикагском университете в тридцатых годах, где под энергичным руководством Парка студентов поощряли проводить исследования в проблематических областях, которые не были, конечно, легко доступными.

В двадцатых годах выборка большей частью была случайной, но все больше и больше осознавалось, что необходимо провести [[248]] работу по развитию приемов для отбора «фракций» явлений, которые представляли бы большие вселенные этих явлений. Полевые исследования, проводимые сельскими социологами часто под влиянием Гэлпина, были частью этого движения. Одним из первых исследований такого рода было исследование, сообщенное в 1922 году Циммерманом и Тэйлором в книге «Сельская организация; исследование первичных групп в округе Уэйк» («Rural Organization; A Stude of Primary Groups in Wake County»). Обзор преступности в штате Миссури, опубликованный в 1926 году, представляет собой попытку больших масштабов дать обзор уголовных дел путем тщательно произведенной выборки^[38].

В тридцатых годах, главным образом в результате депрессии, федеральное правительство поощряло более широкое применение выборки. Большое количество выборочных обозрений, предпринятое под непосредственным или косвенным руководством федеральных властей, привело к изменениям в технике отбора в этот период. Общее-направление этих обзоров всегда шло от субъективного и случайного выбора к систематическому и выбору наугад. Также в конце десятилетия получили развитие различные типы стратифицированной выборки, выборка в определенной области, равно как и другие смешанные типы выборки.

Растущая популярность опросов общественного мнения и исследования рынка придали большое значение в тридцатых и сороковых годах частичной выборке, хотя этот прием во многих отношениях неприменим для других типов исследования. Частичная выборка является стратифицированной, не случайной и представляет собой единственный обычный прием, для которого не обязательна случайность. Простая случайная выборка неприменима к большинству социологических проблем, но принцип случайности входит во все приемы, которые являются применимыми.

Стратифицированная выборка и пропорционально-стратифицированная выборка стали привлекать за последнее время к себе значительное внимание. В основном этому способствовало министерство сельского хозяйства, труда и торговли, бюро по переписи, изучение установок, а также изучение структуры сельских и городских коллективов. Выборка по областям получила свое действительное начало в колледже штата Айовы в конце тридцатых годов. Она была применена бюро по переписи в его обзоре образцов в перенаселенных областях в 1943—1944 годах и полностью оформилась как прием в 1945 году при переписи населения, занимающегося сельским хозяйством^[39]. [[249]]

События последних двадцати лет показали, что техника выборки является мощным орудием для изучения вселенных, слишком больших, чтобы их можно было изучать во всей их полноте. Техника больше всего развивалась в обширных исследованиях «большого масштаба», посвященных анализу конкретных характерных черт. Все еще чувствуется нужда в более успешном приспособлении теории «малой выборки» (small sampling) к единицам, которые более доступны для «структурно-функционального» или «процессуального» анализа. Тот факт, что выборка неизбежно связана с ошибкой, благодаря своему вероятностному характеру, не является его основным недостатком. Основным препятствием к применению техники .выборки, так же как и всех других статистических манипуляций, является то, что с ним связаны неизбежные и надоедающие проблемы перечисления и измерения единиц социологических данных.

Статистика и поиски отношений. Помимо описательно-обобщающей классификации статистических приемов, имеется другое двойное деление, основанное на сложности их применения^[40]; во-первых, простые приемы, которые в виде описания или обобщения имеют дело с единичным распределением характерных черт, и, во-вторых, сложные приемы, имеющие дело с распределением двух или более характерных черт одновременно путем описания или обобщения. Приемы второй группы предназначены для установления отношения или связи между характерными чертами и могут быть названы статистикой отношений.

Хотя описание сферы действия, или распределения, характерной черты является важным само по себе и многие социологические исследования посвящены этому, тем не менее справедливо, что такое описание не достаточно для исследования социологических проблем. Такие проблемы всегда являются проблемами отношений, отсюда статистика отношений является существенной для целей социологического исследования. Все больше и больше социологическое исследование пытается установить и точно описать существование, направление, степень и характер связи двух или более факторов. Когда выводы исследования ограничиваются изучаемыми единицами, применяется описательная статистика отношений. При обобщении, относящемся к вселенной, из которой взяты образцы, применяется обобщающая статистика отношений. Первое гораздо более характерно для современной социологии, чем второе. В настоящее время широкие обобщения становятся весьма редкими.

Особенно после двадцатых годов социологи весьма близко познакомились с некоторыми обобщающими измерениями ассоциации. Они использовали коэффициенты случайности для того, чтобы связать две или более неколичественные характеристики; коэффициенты корреляции (тотальные, частичные и множественные); прямолинейные [[250]] и криволинейные корреляции для связи двух или более количественных характеристик. Факторный анализ выступает здесь как потенциальное орудие, но еще не доказана его практическая применимость к социологическим проблемам.

Изобретение анализа вариантности и ковариантности Р. А. Фишером в сороковых годах дало еще два потенциально мощных орудия для социолога. Еще слишком рано давать оценку их полезности для социологии, но, несомненно, в будущем будет сделана серьезная попытка включить эти приемы в арсенал социологии^[41]. Вариантный анализ предназначен для того, чтобы связать одну количественную характерную черту с одной или более неколичественных характерных черт. Он, по-видимому, лучше всего подходит для экспериментальных исследований, где приблизительно равным группам приписываются известные ценности экспериментальной переменной. Анализ ковариантности предназначен для установления связи между двумя или более количественными характерными чертами 'и одной или более неколичественной характерной чертой. Полезность ковариантности заключается в том, что она может заменить соответствующую технику строгого сопоставления в исследовании^[42]. Успешно приспособленная к социологическим данным ковариантность может дать социологу приближение к инструментальному контролю над данными без применения искусственно «задуманных» ситуаций.

Проблемы техники измерения и построения шкалы. Попытка социологов применить статистику к своей дисциплине заслуживает похвалы, хотя история этой попытки сопровождалась крайностями и заблуждениями. Однако был достигнут прогресс, который связан в основном с увеличением возможности перечислять и измерять единицы. Измерение предполагает наличие континуума, и для социолога все больше и больше стало полезным представлять себе данные, расположенные вдоль континуумов. Когда предполагается континуум, задача состоит в установлении в нем шкалы, так чтобы можно было провести различие между явлениями, расположенными вдоль него. Проблема, возникающая в связи с применением и построением шкалы, состоит в установлении серии пунктов вдоль континуума, для того чтобы превратить серию качественных атрибутов в некую количественную серию. Социологи начиная с двадцатых годов бились над этой проблемой и достигли многообещающих результатов, они столкнулись с этой проблемой в таких различных областях, как изучение установок, институциональной практики, жилищной проблемы, социального статуса, профессионального престижа, соседств, формирования понятий, личных отношений и социальных систем. За последние тридцать лет было разработано много различных шкал, но большинство из них подпадает под пять [[251]] общих типов: шкалы социальной дистанции (включая социометрические); шкалы нормирования; шкалы ранжирования; шкалы внутренней последовательности и латентно-структурной шкалы^[43]. Это, кстати, представляет и хронологический порядок их развития -

Вопрос о возможности создания социологических шкал, использующих количественные числительные, все еще остается на повестке дня. Такая шкала должна обладать двумя особенностями: ее исходной точкой должен быть ноль, и каждый элемент шкалы должен прибавлять равные меры увеличения. Согласно взглядам некоторых социологов, только подобная шкала будет давать «истинные» измерения. Является это правильным или нет, это спорный вопрос. Ни одна из социологических шкал, используемых в настоящее время, не обладает этими особенностями, все они являются порядковыми шкалами. Современное социологическое измерение является. просто порядковым измерением.

Первые шкалы, которые вошли в широкое употребление, были шкалами социальной дистанции, часто называемые шкалами Богардуса, как признание его авторитета в этой области. Само понятие было использовано в начале столетия Парком и относилось к градусам и степеням понимания интимности характерных для дообщественных и общественных отношений. Богардус принял это понятие в начале двадцатых годов и разработал приблизительное измерение, приблизительное потому, что оно предполагало равные расстояния между крайними пунктами шкалы и исходило из предпосылки, что каждый пункт на шкале был выше предыдущего. Кроме того, его достоверность могла быть проверена только применением техники повторного теста, часто оказывающейся неудобной на практике. Тем не менее это было важным достижением, и эта техника получила широкое распространение в изучении различных типов групп, особенно групп меньшинства и профессиональных, а также в изучении ценностей.

В середине тридцатых годов Морено и Дженнингс разработали новую технику, названную социометрией, которую можно подвести под рубрику социальной дистанции, хотя она коренным образом отличается от подхода Богардуса^[44]. Социометрия оказалась весьма полезной социологической техникой, поскольку она имела дело со структурой групп в терминах влечений и отвращений, существующих между отдельными лицами, составляющими группу. Социометрия применялась в таких различных областях, как неофициальные группы, институционализированные группы, классы в школе, тюрьмы и военные учреждения, а также для исследования таких проблем, как состояние духа, сродство, интеграция, руководство [[252]] и изоляция. Эта техника с успехом применялась рядом исследователей, но использование ее Зеленым в его изучении состояния духа и спаянности команд военных самолетов, вероятно, представляет собой наиболее утонченное использование этой техники в том виде, в каком она была первоначально разработана^[45]. Единственным примером применения этой техники за ее первоначальными пределами может быть приписано Лумису. Первые социометристы ограничивались выборами и невыборами людей, основанными на понятии «предпочитаемых связей». Лумис и другие расширили эту технику, включив действительно существующие связи (как, например, типы хождения в гости) в области конкретной деятельности, а не просто предпочтений^[46]. Этот упор на действительную структуру подчеркнул пользу этой техники в социологии по сравнению с более ранним упором на «терапевтический эффект».

Оценочные шкалы представляют еще один общепринятый подход к социологическим измерениям. После двадцатых годов появились бесчисленные шкалы этого типа., и они значительно способствовали увеличению социологического знания. Техника оценки основана на рабочем определении трех элементов: судей, производящих оценки, оцениваемого субъекта или субъектов и континуума, в котором они оцениваются. Однако ценность этой техники зависит от правильного выбора и установления связей между этими тремя элементами. Оценочные шкалы имели весьма разнообразные формы, из которых наиболее обычными были точечные шкалы, графические шкалы, сложные оценочные шкалы, тест «угадай, кто», проверочный лист и шкалы принудительного выбора. В качестве техники оценки они применялись к таким различным явлениям, как оценка персонала, домашнее и общественное окружение, профессии, эффективность преподавания и социальные системы. Эта техника продолжает быть ценным орудием в руках осторожных исследователей, которые контролируют используемые ими инструменты. Ее большим преимуществом является крайняя гибкость и приспособляемость к ситуациям, в которых она является первым шагом в количественной обработке.

Шкалы ранжирования весьма похожи на оценочные шкалы, за исключением одного фактора. Суждения субъекта не производятся в дранее данном континууме, служащем в качестве абсолютной шкалы, они производятся на основе сравнения самих единиц. Эти сравнения «порождают» шкалу. Техника ранжирования является основной линией в развитии шкал и непосредственно приводит к современным достижениям. Тёрстоун, заимствуя идеи из психологических тестов, был пионером развития шкал в двадцатых и тридцатых [[253]] годах^[47]. Его ранняя техника «парных сравнений» и «едва заметных различий» завершилась техникой «интервалов, возникающих на равных расстояниях», которая обычно называется техникой Тёрстоуна.

Эта техника стала основным видом шкалы ранжирования в тридцатых годах. Хотя она и явилась орудием, дающим замечательные результаты при определенных условиях, и была проста в применении и измерении, она тем не менее обладает некоторыми недостатками. Во-первых, ее недостатком является значительная зависимость от судей; во-вторых, усилия, затрачиваемые на построение шкалы, ограничивают ее применимость. Тёрстоун понимал трудности, связанные с его техникой; его собственные предложения по усовершенствованию привели к развитию шкал внутренней последовательности, широко применяемых социологами. Критика Тёрстоуном использования судей и разработка им понятия объективного критерия неуместности были решающими факторами, способствовавшими возникновению шкал внутренней последовательности. Основное различие между этой техникой и более ранней техникой ранжирования заключается в том, что вместо судей выступают субъекты, создающие шкалу из своих собственных реакций. В конце тридцатых годов много авторов участвовали в разработке этой техники. Среди них особенно следует отметить Мёрфи, Ликерта, Рундквиста и Слетто^[48].

Хотя изучение установок было основной областью применения этой шкалы, социологи с успехом применяли ее-и к другим явлениям. Одним из таких случаев было нанесение на шкалу различия асоциальных ценностях. Шкала социального статуса и участия в делах коллектива Чэпина; шкала сельского социального статуса и шкала адекватности домашнего окружения Лейхи^[49] являются типичными для этой линии развития. Область исследований «предсказания» также основана на идее внутренней последовательности, В своей общей форме эти исследования состоят в выборе групп для критерия, определения различий между ними и комбинации различий на шкале для предсказания поведений других групп. Шкала предсказания применялась к таким проблемам, как вероятность правонарушения, эффективность условного осуждения, поручительство, успех, счастливый брак и приспособление к профессии^[50]. [[254]]

Техника внутренней последовательности вошла в практику социологических исследований.

Шкала Гуттмана и другие достижения. Следующим значительным этапом в разработке измерений было возникновение в сороковых годах «шкалограммного анализа». Гуттман был теоретиком этой техники, и возникшие шкалы названы его именем. Одним из основных критических замечаний о технике внутренней последовательности было то, что построенные шкалы были многомерными и, следовательно, давали только приблизительное измерение факторов, которые они были предназначены измерять. Поэтому Гуттман создал технику, при помощи которой можно было определить «одномерность», а отсюда и «возможность нанесения на шкалу» (scalability). Понятие «одномерной вселенной, поддающееся нанесению на шкалу», привело к значительно более точному измерению явного поведения^[51]. Предположения Гуттмана формалистичны и учитывают и слабые и сильные стороны более ранних шкал Тёрстоуна-Эта техника не пытается заранее вынести суждение, строя шкалу на основе содержания. Наоборот, шкала — это функция ее «воспроизводимости». Анкета об установках, например, является шкалой, если вопросы расположены так, что ответы группы людей могут быть реконструированы, исходя из их ранга. Это означает, что имеется только одна-единственная комбинация ответов для каждого ранга, следовательно, тип ответов того или иного лица определяется его рангом. Другими словами, лица с одинаковыми показателями на шкале дают тот же самый тип ответов на все вопросы шкалы. Если вопросы не дают высокую степень воспроизводимости этого типа, считается, что вопросы являются многомерными и не могут быть организованы в шкалу согласно технике Гуттмана.

Техника Гуттмана широко применялась при изучении установок во время и после второй мировой войны, и она постепенно все шире применяется к более общим социологическим проблемам. Например, Уоллин применял шкалу Гуттмана для измерения добрососедских отношений между женщинами, Шмид пользовался ею для установления типов экологических моделей, а Шюсслер и Штраус — для анализа создания понятий у детей. Более того, Райли и его сотрудники недавно описали способы, при помощи которых шкала Гуттмана может применяться к целому ряду теоретических проблем, например к таким общеизвестным социологическим понятиям, как статус, согласие и межличное общение^[52]. Кроме того, [[255]] эти авторы пытались применить ее к коллективным данным, относящимся к моделям действий и социальных структур. В качестве своей основной заслуги они рассматривают то, что им удалось доказать: анализ шкал может использоваться для организации групп или объектов группового действия в одномерном континууме. Теперь достаточно ясно, что технике Гуттмана суждено стать важным орудием исследования в социологии.

Другим достижением сороковых годов была обобщенная теория латентной структуры Лазарсфельда, которая рассматривает шкалу Гуттмана как частный случай^[53]. Хотя она и является .слишком новой и недостаточно испытанной для того, чтобы ее можно было оценить в качестве орудия исследования, весьма вероятно, что в течение будущих лет она будет испытана и применена. Она не только является вызовом традиционным приемам нанесения на шкалу установок, но она заключает в себе также возможность более широкого применения в эмпирических исследованиях будущего. В противовес шкале Гуттмана она не отходит от анализа факторов, а скорее является техникой обработки количественных данных в виде факторов. Она основана на понятии структуры латентных установок, которая при известных условиях может быть получена из явных данных. Эта техника, по-видимому, не противоречит приемам Тёрстоуна и Гуттмана, а является дополнительным орудием анализа.

Экспериментальная процедура

Экспериментальная процедура обычно считается решающей для индуктивной основы науки. Понятие экспериментальной процедуры, однако, применялось весьма неточно в социологии. В двадцатых и тридцатых годах весьма часто делались оптимистические заявления относительно применения эксперимента к социальным данным. Упоминания о «социологической лаборатории» были обычными. Даже сегодня термин часто применяется к эмпирическим исследованиям, к которым он, ясно, не подходит, если исходить из действительно применяемой процедуры. Все больше и больше, однако, социологи встречаются с тем фактом, что человеческое поведение большей частью не поддается тому виду контроля, который является специфичным для экспериментальной процедуры. Это не значит, что социологи утратили веру в логику эксперимента; наоборот, они утверждают, что она так же важна в общественных, науках как и в естественных. Социологи просто признали, что непосредственный контроль, сопутствующий этой логике в естественных науках, отсутствует в социологии. Современное направление принимает эксперимент в качестве модели для планирования [[256]] исследования; основной проблемой стало согласование процедур наблюдения и собирания фактов с планом эксперимента.

Короче говоря, методологическая основа эксперимента состоит в способности изолировать ряд факторов или оградить их от внешнего влияния. Эти факторы являются потенциальными непостоянными внутри определенных «границ» эксперимента. Затем производится решающее изменение в отношении одной переменной, в то время как все остальные потенциальные переменные рассматриваются как постоянные, после чего отмечаются различия в конечном результате. Научная традиция предписывает, что изменение результатов вызывается изменением, происшедшим в переменной. На протяжении всего этого метода ясно виден непосредственный манипуляционный контроль, являющийся прототипом экспериментального метода.

В отношении этого прототипа для социолога открыты два пути. Один заключается в попытке применить этот метод в «искусственных» ситуациях. Другой заключается в принятии логики эксперимента, как модели планирования исследования и контроля при помощи наблюдения и статистики вместо непосредственной манипуляции. Социолог следует тому и другому пути, хотя, по-видимому, второй обладает значительно большим значением для будущего.

Со времени первой мировой войны было произведено значительное количество разнообразных исследований под названием «экспериментальных». Они отражают различную степень компетентности, строгости, изобретательности, эффективности и контроля^[54]. Вот наиболее известные примеры этих исследований. В 1920 году Ф. Г. Оллпорт изучал влияние группы на различные виды умственной деятельности. В 1927 году Госнелл исследовал причины неучастия в выборах; в том же самом году Гиллис изучал результат двух различных методов преподавания гигиены. В 1933 году Майо использовал предварительное сообщение при исследовании влияния различных приемов оплаты и физических и социальных факторов на производительность рабочих на заводе «Уэстерн электрик» в Хау-торне. Додд в 1934 году проводил эксперимент, сравнивая повседневную гигиену в арабских селах. Ньюстетер изучал характер приспособления в группе у подростков в лагере мальчиков в 1937 году. В 1938 году Менефи изучал на студентах эффект типичной пропаганды в пользу и против забастовок. «Эксперименты» организации Групповой динамики под руководством Левина и Липпитта также были предприняты в тридцатых годах в Айове, затем перенесены в Мичиганский технологический институт и в настоящее время проводятся в Мичигане. Вероятно, более известными являются их исследования воздействия «автократической» и «демократической» атмосферы на поведение. В 1940 году появилось сообщение об одном [[257]] из наиболее типичных исследований Чэпина относительно гипотезы о том, что переселение семей из трущоб в муниципальные дома приведет к улучшению их общественной жизни^[55].

Эти несколько примеров показывают, что работа, проводимая социологами со времени первой мировой войны, тесно связана с понятием эксперимента. Однако «эксперимент» не способствовал тому, чтобы значительная часть работы, проведенная в прошлом, выгодно отличалась от большинства повседневной работы в других науках. Это отнюдь не преуменьшает работу, проведенную, например, в «лабораториях» Гарварда и Мичигана. Это просто указывает на то, что, несмотря на чрезмерные претензии некоторых энтузиастов эксперимента, в известных отношениях его применение в социологии строго ограничено. Несомненно, большинство важных социальных ситуаций не могут быть «созданы» и построены по желанию социолога, вследствие чего этой попытке суждено остаться одним из вспомогательных приемов социологии.

Логика эксперимента. С другой стороны, ничто не мешает социологу заимствовать логику эксперимента и применять ее к любой проблеме, которую он изучает. За последние годы социологи начали понимать логику эксперимента б ее применении в социологии, а не просто ее формальный характер. Обзор современного положения в отношении эксперимента был дан Одумом и Йохер в 1929 году, а в 1931 году Брирли опубликовал свой обзор^[56]. Эти обзоры показывают как различие, так и неясность взглядов на эксперимент, которые господствовали в этой области в тот период. С того времени, однако, логика эксперимента спустилась на землю и, таким образом, большее значение приобрела процедура. По-видимому, различные факторы сыграли роль в этом развитии. Первым фактором была эмпирическая работа, которая проводилась в тех случаях, когда пытались приблизиться к экспериментальной модели, как в случае вышеуказанных примеров; вторым — постоянный анализ этих попыток, приведших к накоплению опыта; без [[258]] сомнения, Чэпин был лидером этого направления в течение многих лет, хотя ему и оказал значительную помощь Гринвуд в 1945 году^[57]. Третий фактор состоял в заимствовании европейской методологии (особенно немецкой) с ее подчеркиванием концептуального аппарата, что обогатило методологию американских социологов. И, наконец, четвертым — развитие теории и практики статистики, что обещало больший контроль над данными, и пятым —все растущее внимание к планированию исследования и неизбежное признание того факта, что логика эксперимента пронизывает любое научное исследование и, следовательно, является имплицитной в наиболее плодотворном использовании всех процедур социологом^[58].

Все эти факторы постепенно привели к пониманию того, что логика экспериментальной процедуры для социолога так же важна, как и для тех ученых, которым посчастливилось в том отношении, что они могут непосредственно контролировать и манипулировать своими данными. Логика экспериментальной процедуры является. логикой, применения статистических, типологических, выборочных и исторических процедур для объяснения. Использование этих процедур для предсказания требует, чтобы их можно было подвергнуть проверке в эмпирических условиях. Это означает, что необходимо производить сравнение в духе эмпирической логики. Тот факт, что большинство этих сравнений по необходимости относится к «естественным» событиям, которые не могут быть вызваны «по желанию», служит препятствием для социолога, но это не лишает его возможности дать научное объяснение.

Как заметил Стауффер в 1950 году: «...центр нашей проблемы лежит в предварительном планировании исследования так, чтобы данные не могли подвергаться десятку различных интерпретаций... В основном, я думаю, важно, чтобы мы всегда имели в виду образец контролируемого эксперимента, даже если на практике нам и придется отклониться от идеального образца»^[59].

Типологическая процедура.

Процедура конструированных типов играет важную роль во всех науках, хотя она и не всегда открыто признается, строго применяется или правильно истолковывается. Разъяснение «формы» процедуры конструктивной типологии — заслуга социологии, или. конкретнее, ряда выдающихся немецких социологов конца XIX — начала XX столетия, несмотря на то, что сама процедура так же стара, как и наука.

В Соединенные Штатах Америки под влиянием немцев эта процедура впервые была применена под руководством Парка и Чикагском [[259]] университете; в конце двадцатых и начале тридцатых годов там было опубликовано несколько превосходных типологических диссертаций. Хьюз и Редфилд продолжили эту традицию в Чикаго, хотя преемственность сохранялась прежде всего под влиянием Беккера в Висконсинском университете. Типологическая процедура в своей наиболее полной форме теперь применяется гораздо шире, чем раньше, и производится гораздо больше компетентных типологических исследований.

Конструктивная типология может быть отождествлена с методологией, поскольку она представляет собой способ обработки и упорядочения данных в любой важной области. Если судить по наиболее успешным попыткам применения типологической процедуры в исследовании, то покажется, что конструированный тип — это целенаправленный плановый выбор, абстракция, комбинация и подчеркивание ряда критериев, имеющих эмпирические референты, которые служат основой для сравнения эмпирических случаев^[60].

Вышеуказанное определение показывает, что конструированный тип — это понятие, в значительной степени определяемое выбором и творческой деятельностью ученого. Основное различие, однако, между ним и другими понятиями заключается в том, что его ценность, как одного из компонентов знания, определяется не точностью его соответствия воспринимаемой реальности, а его способностью объяснить ее. Конструированный тип выполняет научную функцию «систематизации» конкретных данных так, что опыт, приобретенный из одного случая, несмотря на его единичность, может с известной степенью вероятности вскрыть то, что можно ожидать в других случаях^[61].

Конструированный тип является, следовательно, эвристическим приемом. Это — абстракция, предназначенная для устранения мелочей и для достижения структурного порядка наблюдений, которые легче поддаются формулировкам и проверке. Таким образом, конструированный тип есть средство сведения различий и сложности явлений к единому общему уровню. Он не описывает конкретную структуру или действие. Абстракция отходит от воспринимаемой реальности, поскольку она часто подчеркивает до логической крайности какой-нибудь атрибут или группу атрибутов, важных для проблемы или системы анализа.

Конструированный тип представляет собой созданную систему атрибутов (характерных черт, критериев, свойств, элементов, аспектов и т. д.), полезную как основа для понимания эмпирический объектов и явлений. Это конструкция, составленная из абстрагированных элементов, образующих единую концептуальную модель, в которой может подчеркиваться один или несколько аспектов конкретной [[260]] реальности. Элементы этого типа имеют действительные эмпирические референты или их по крайней мере можно законемерно вывести из существующих данных. Как логический прием, этот тип не претендует на эмпирическую достоверность в том смысле, чтобы сохранить неповторимые аспекты эмпирического мира. Конструированный тип, как концептуальный прием, представляет собой попытку продвинуть образование понятий социологии от описания и строго «эмпирического» обобщения к построению теоретических систем.

Конструированный тип и социологическая теория. Конструированный тип — это особый тип понятия, поскольку в нем сознательно подчеркиваются и выражаются границы данного случая. Более того, он является специальным, поскольку состоит из ряда атрибутов, в котором в эвристических целях отношения между атрибутами считаются постоянными. Следовательно, конструированный тип сам по себе — это система, он имеет характер теоретической модели. В качестве таковой этот тип выступает как объяснительная схема и как имплицитная теория. Выведение этой теории приводит к эксплицитному выражению гипотез относительно этого типа. Однако каковы будут эти гипотезы, определяется структурой самого типа, ибо тип является в действительности гипотетической моделью действия, процесса, структуры, сущности и т. д. Когда пользуются конструированным типом, то говорят, что он есть ожидаемое поведение «секты», «клана», «члена профсоюза», «ученых», «падающего тела» или того, что изучается. Но в действительности происходит нечто другое. Какие же факторы мешают этому? Вот вопрос, на который нужно ответить, прежде чем можно будет говорить о том, что существует эмпирическое объяснение.

Ответ на этот вопрос влечет за собой рассмотрение эмпирических случаев или сравнения с типом в качестве модели. Хотя рассмотрение эмпирических случаев дает всегда только «приближение» или «отклонение» от конструированного типа, важно, чтобы сам тип был сформулирован на основе эмпирических доказательств. Атрибуты сознательно выбираются на основе эмпирических доказательств, и создается модель, которая, как надеется исследователь, будет служить важной основой для сравнения. При такой формулировке этот тип подразумевает объяснительную и предсказательную схему. Например, понятие «разумный человек» предполагает приспособление средств к целям. Если принять определенные цели и нормы как «данное», то проверкой разумности будет адекватность выбора доступных средств и их приспособления для достижения цели. Разумеется, ни один «реальный» человек не является разумным во всех аспектах своего поведения, и все же его поведение может быть понято в терминах разумной модели. Когда человек рассматривается, как «разумный человек», он только частично отвечает ожиданию. Сравнение степени, в какой реальный человек отвечает ожиданию, тем не менее служит основой для объяснения «различий» в их поведении. [[261]]

Далее, любой тип, такой, как «феодальная система», «провербиальное общество», или «ученый», на основе своих критериев будет подразумевать схему предсказания. Феодальное поведение будет различным в той или иной конкретной ситуации, и все же, несмотря на эти различия, имеется «феодальное ожидание», отличающееся от всякого другого ожидания, которое помогает понять вариации внутри модели. Подобным же образом ожидание действий и характера отношений в «провербиальном обществе» отличается от ожиданий в любом другом типе общества. «Ученого» в университетах нельзя обнаружить, и тем не менее именно предсказательная схема «ученого» делает понятными эмпирические приближения (реально существующие профессора). В общем конструированный тип—это модель, и в качестве таковой он проливает свет на действительно существующие структуры, или виды, поведения. Этот тип концентрируется на единообразии, и только благодаря понятию единообразия мы можем понять вариации или отклонения. Естественно, любая вариация или отклонение должно быть вариацией или отклонением от чего-то. Для отождествления этого чего-то необходимо определить единообразие, представляемое типом.

Вышеизложенная трактовка типологии представляет современное логическое положение метода в этой области. Указанный метод достиг этого ясного положения благодаря упорной эмпирической и теоретической работе небольшой, но активной группы социологов. Все эти работники, конечно, в огромной степени обязаны Максу Веберу, который выполнил основную задачу определения процедуры в Германии в период, предшествующий первой мировой войне. В Соединенных Штатах Америки Беккер сыграл, несомненно, важную роль в развитии логического характера типа, а также в доказательстве его эмпирической полезности. Прослеживая его работы, начатые в 1932 году, включая те части работы «Систематическая социология» («Systematic Sociology»), которые написаны непосредственно им, можно лучше всего понять развитие данной процедуры^[62]. В отношении развития типологии за последние двадцать пять лет необходимо также упомянуть теоретическую работу Абеля, Гуда, Колба, Лазарсфельда, Лумиса, Маккинни, Парсонса, Редфильда, Роуза, Сорокина и Уинча^[63]. [[262]]

Имеется также значительный рост эффективной эмпирической адаптации типологии. Хыоз изучал отношение типов личности к священному и светскому аспектам разделения труда; Хиллер изучал «забастовочный цикл», в его проявлении в «моделях»; Редфилд ввел народно-городской континуум, как основу для изучения эмпирических культур; Шмид тщательно изучал юношеское движение в Германии; Беккер анализировал это движение и проследил, как оно в конечном счете было развращено гитлеризмом; Форман сообщал об образе жизни негров на Юге; Йингер анализировал социологическое значение религии в борьбе за власть; Полина Янг изучала секуляризацию, сопровождавшую окультуривание группы русских крестьян в Лос-Анжелосе; Колб — роль крестьян в революции; Мюрвар — кочевников пастухов, превратившихся в торговцев и политиков; Эйстер исследовал факторы, способствующие и поддерживающие движение Морального перевооружения; Лумис начал работать по типизации и сравнению «социальных систем», а также внес свой вклада количественную обработку типологии^[64].

Историческая процедура.

Американская социология в общем подходила к изучению общества антиисторически. Она интересовалась областью «современных» событий. Этот факт является одним из наилучших отдельных показателей «культуроведческого» состояния любой исследовательской дисциплины. Американское общество само в основном антиисторическое по своим взглядам и, следовательно, безразлично относится к «мертвому прошлому». Быстрые переходы к жизни в условиях американского общества, а также резкий разрыв между ними и «старой родиной» породили безразличие к культуре или даже бессознательное отрицание исторической преемственности. Конечно, этому способствовали и многие другие факторы, но, несомненно, остается правильным, что большинство американских социологов антиисторичны и проявляют мало интереса к исторической перспективе. [[263]]

Социологи начала нашего столетия почти не касались исторических факторов в своих «широкомасштабных» классификациях. Социологи в период после первой мировой войны, подвергавшиеся сильному давлению достижений в экологии, демографии, изучении установок, опросе общественного мнения, статистическом методе, изучении выборочных случаев, социографии и прикладной социологии, едва ли имели время, не говоря уже о желании, исследовать историческую преемственность. Методы, которым они в первую очередь следовали, были методами, наиболее удобными для обозрения современных условий.

Ясно, что исследовательские задачи социологии и истории не похожи друг на друга как дисциплины, ибо их процедура соответствует целям исследования. Тем не менее, поскольку в определенном смысле все данные являются историческими, данные истории и социологии одни и те же. Логическая разница между дисциплинами заключается в том, что они делают с этими данными. Задача социолога — обобщение, задача историка — индивидуализация. Обе задачи вполне законны, и они скорее дополняют, а не противоречат друг другу.

Можно считать, что все объекты или события неповторимы во времени и пространстве. Ни один социолог не будет оспаривать эту точку зрения. Это положение не обязательно означает, что объекты или события являются только временными и что их можно познать только в своей неповторимости при ясном обозначении их временных и пространственных показателей. Наоборот, когда применяют понятия «идентичного», «повторяющегося» и «типичного», это становится возможным. Для идиографического историка история есть структура событий, а события можно рассматривать не только хронологически и индивидуально, но и как серию отношений, обладающую обязательными и достаточными антецедентами консеквентов. Такие условия и консеквенты могут быть подведены под категории и типы, а связанные с этим отношения — абстрактно выражены как общие отношения. Именно в этом и состоит различие между перспективами у историка и у социолога.

Историческая перспектива и технические приемы. Историк занимается процессами и структурами, неповторимыми в пространстве-времени, следовательно, он не мыслит их повторимыми, в то время как социолог держится противоположного взгляда. Социолог занимается повторяющимися и постоянными факторами или закономерностями человеческого общества. Например, задачей социолога может быть описание повторяющихся аспектов, связанных с процессом «урбанизации». Задачей же историка будет определение конкретного направления, которому следует эта урбанизация в определенном месте и в определенное время. Иначе говоря, социолог пытается выделить из явления то, что является «общим», в то время как историк пытается вскрыть важные «частности» одной из сторон данного явления. Разница между социологией и историей заключается не в данных, а в перспективах, проблемах и технике. При [[264]] этом для социолога вполне законно и даже необходимо интересоваться данными несомненно исторического характера. История не только дело историка, она также весьма важна и для социолога, ибо дает ему богатство материала, который должен быть объяснен в его «общих» формулировках.

Для социолога было бы нелогичным отказываться от обращения к данным только потому, что они считаются «историческими». Если его формулировки действительно общи, они должны выдержать испытание временем, и их «общность» заключается в учете не только «пространственных», но таже и «временных» показателей. Для того чтобы вскрыть процессы и структуры, являющиеся нетолько «неповторимыми», необходимо рассматривать их в свете исторических данных. Идиографические данные, получаемые историком, и данные, получаемые описывающим (идиографическим) статистиком, обладают той же самой функцией для социолога. Это — материалы, которые надо расположить в научной перспективе.

Как же тогда относится историческая процедура к социологии? Ответ зависит от того, что считается процессами исторического метода. Готтшальк сообщает, что имеется поразительное единодушие между авторами, пишущими об историческом методе, в отношении этих процессов. Обычно считается, указывает он, что историческая процедура состоит в «...(1) собирании вероятных источников информации; (2) установлении истинности этих источников (полностью или частично) и (3) анализе источников или части источников, несомненность которых доказана в отношении их достоверных частностей»^[65]. Таким способом любой полученный синтез или формулирование частностей является историографией, в отношении которой существуют значительные разногласия. Это, однако, не имеет значения для социолога, ибо он заинтересован не в историографии, а в процедуре. Историография отражает перспективу, проблемы и исследовательские цели историка, в то время как процедура, определенная нами выше, является общей и может оказаться полезной для любой научной дисциплины.

Материалы, полученные при помощи этой процедуры, не привлекли особого внимания большинства социологов, но некоторые из них заинтересовались ими. Материалы состоят из хроник, анналов, биографий, мемуаров, дневников, генеалогий, надписей официальных документов, донесений, писем, публичных сообщений, деловых документов, газет, рассказов путешественников, народных сказок, анекдотов, баллад, картин, скульптур, архитектуры, языка, артефактов, орудий и литературы. В Америке широко распространено убеждение, что такие материалы «менее достоверны», чем материалы, собранные интервьюером, ходящим от дома к дому с расписанием в руке, механическим «регистрированием взаимодействия» или даже «наблюдателем-участником», который может близко подойти [[265]] к своим данным. В течение многих лет несколько социологов упорно отрицали это убеждение. Именно эти несколько лиц сохранили продуктивность исторической процедуры в социологии, хотя следует отметить, что многие исследования иногда обращаются к истории или используют ее имплицитно как часть исследования.

Примеры использования исторических материалов социологами. Среди американских социологов, которые интересовались методологическими выводами из исторической процедуры, Беккер был наиболее последовательным. За последние двадцать пять лет можно найти упоминание об этом в его различных трудах, а основные положения могут быть найдены в его книге «Через ценности к социальной интерпретации» («Through Values to Social Interpretation»), опубликованной в 1950 году. Элиот, писавший в 1922 году, внес несколько конкретных предложений в отношении использования исторических материалов в социологии и сделал несколько метких критических замечаний по поводу социологической практики. Герцлер внес предложение в отношении использования истории социологами в 1925 году^[66]. Ф. С. Теггарт в книгах «Процессы истории» («Processes of History») (1918) и «Теория истории» («Theory of History») (1925) сделал значительный вклад в методологию, которым в основном социологи пренебрегали. Его работа «Рим и Китай» («Rome and China») (1939) представляет собой интересную попытку изучения корреляции исторических событий. Несколько книг по социальным исследованиям (см., например, книгу Одума и Йохера, Элмера, Полины Янг и Ги) содержат главы об историческом методе, хотя эти главы едва ли полноценны.

В отношении основного вклада, внесенного историческим методом, возможно, грубо говоря, различить два уровня: работы «широкого масштаба» и работы, ограниченные более узкими явлениями. Сорокин, несомненно,— один из ведущих представителей этого направления в Америке^[67]. Он обработал действительно поражающее количество материалов, устанавливая циклы, периодичность и типы. Различные работы Барнса также можно отнести к широкомасштабным^[68]. Мак-Леод проделал большую работу, выводя основные формы политического общества из примитивных племен в работе «Происхождение и история политики» («Origin and History of Politics»). Работы «Культурное изменение» («Cultural Change») Чэпина и «Культурная эволюция» («Cultural Evolution») Эллвуда представляют собой попытку проследить развитие некоторых фаз культуры и ведущих социальных институтов. Несколько более узкими [[266]] являются работа «Исследование войны» («Study of War») Райта и исследование семьи Циммерманом в работе «Семья и цивилизация» («Family and Civilization»), а также исследование социальной психологии Гертом и Миллзом в их работе «Характер и социальная структура» («Character and Social Structure»).

Другие социологи пользовались историческими материалами гораздо более ограниченно. Ниже даны наиболее типичные примеры. Изучение окультуривания групп иммигрантов в книге «Пилигримы русского города» («Pilgrims of Russian Town») Янг проведено почти в классическом экспериментальном плане «до-и-после». Беккеровское исследование движения молодежи в Германии в работе «Немецкая молодежь: связанная или свободная» («German Youth: Bond or Free») свидетельствует о его способности включить движение «малых групп» в более широкую сеть событий. «Религия и борьба за власть» («Religion in the Struggle for Power») Йингера также следует этой традиции. Элиот в изучении истории пограничных районов установила исторические корни непочтения к официальному законодательному контролю нашей культуры. Слоткин изучал развитие джаза как конкретный случай окультуривания. Кресси провел изучение китайского влияния в европейской культуре как пример диффузии. Мур и Уильяме исследовали стратификацию на старом Юге и таким образом внесли свой вклад в сравнительный анализ. Фрэйжер широко пользовался документами прошлого, для того чтобы пролить свет на современное положение негров^[69].

Эти несколько примеров показывают, что, несмотря на свою подчиненную роль в прошлом американской социологии, историческая процедура сохранилась благодаря своей полезности. Ретроспективное или ex post facto объяснение может оказаться менее достоверным, чем перспективное объяснение, тем не менее оно остается важной частью работы социолога.

Процедура выборочных случаев

В двадцатых годах сторонники «изучения выборочных случаев» и сторонники «статистического метода» вступили в яростный спор. В наши дни спор в основном угас и обе процедуры остаются в ходу. Это можно считать доказательством того, что обе они были сочтены исследователями социологии «полезными» и с известным успехом включены в общий социологический подход.

Изучение выборочных случаев — это способ организации общественных данных с целью сохранить единый характер того, что [[267]] изучается, при этом просто выбирается социально определенный объект или действие и его трактуют как целое. Это целое составляет единицу, которая может быть на любом уровне или в основе любой абстракции. Случай может быть лицом, эпизодом в личной жизни, группой, рядом конкретных отношений, специфическим процессом, культурой общества, короче говоря, любым аспектом эмпирической реальности, определяемым как единица. Задачей изучения случая является описание единицы или случая в терминах наблюдаемых частностей. Это влечет за собой тщательное рассмотрение специфических факторов данного случая.

Целостность, или единый характер, приписываемый случаю, является конструктом. Объекты действия могут и не иметь конкретных границ; налагаемые границы отражают взгляды и теоретический интерес наблюдателя. Например, границы определяющие индивидуума, могут «раствориться», когда его наблюдаешь с точки зрения группы. В свою очередь границы, определяющие группу, могут раствориться, когда понятия вычленяются в терминах более крупной структуры. Таким образом, все единицы являются конструктами, ограниченными в прагматических целях. Любая единица, которая была абстрагирована, может рассматриваться исписываться в своей неповторимости.

Любая абстрагированная единица ограничена пространством и временем, она обладает своим собственным историческим развитием и является неповторимой конфигурацией; ее можно описать как случай благодаря неопределенному количеству фактов, полученных из документов, биографий, от индивидуума, от членов группы, от наблюдателя-участника, а также благодаря использованию различных технических приемов, доступных социологу. Однако эти факты представляют собой только описание. Факты не являются объяснением в научном смысле, они ждут своей дальнейшей обработки.

Противоречивое использование изучения отдельных случаев. Среди социологов имеется значительное разногласие в отношении логической роли и ценности для исследования изучения отдельных случаев. Сторонники аналитической индукции вслед за Знанецким утверждают, что глубокое изучение случаев при соответствующей модификации гипотезы и ограничении вселенной дает ценное научное обобщение. К исследованиям, следующим этому направлению, относятся: изучение Анджеллом семьи в период депрессии, изучение причин преступности Сатерлэнда, изучение Линдсмитом наркоманов и анализ растрат ресси^[70].

Сторонники конструктивной типологии, возглавляемые Бекке-ром, утверждают, что тщательное изучение отдельных случаев является важным предварительным условием для индуктивного установления типов, имеющего всеобщее применение и поддающегося теоретическому предсказанию. Наиболее полное теоретическое [[268]] изложение этой позиции находится в работе «Через ценности к социальной интерпретации» («Through Values to Social Interpretation») Беккера. Исследования, подпадающие под эту категорию, включают .сравнительное изучение социальных систем Лумиса, исследования Беккером движения молодежи в Германии и его анализ беспомощного немецкого интеллигента, анализ революций Эдвардсом, проведенное Редфилдом исследование народного общества, изучение Колбом роли крестьянина в революции, работа Мюрвара о балканских кочевниках и исследование Минтцом сельских пролетарских общин в Латинской Америке^[71].

Те социологи, которые отождествляли себя с идиографической традицией, утверждают, что полное описание любого случая является само по себе ценным знанием и не требует номотетического оправдания. В двадцатых годах многие из исследований, проведенных Чикагским университетом, и большинство исследований коллективов, особенно те, которые были проведены сельскими социологами, относятся к этой традиции. Типичные примеры идиографического изучения отдельных случаев включают исследование Хили патологического воровства со стороны детей, изучение Андерсоном бродяг, исследование секты джек-роллеров, осуществленное Шоу, и изучение общины Плэйнвилла Уэстом^[72].

Социологи, склоняющиеся к количественным методам, утверждают, что основной функцией изучения отдельных случаев является отыскание намеков, догадок и ключей. Эти сторонники индукции путем простого перечисления утверждают, что случаи не могут привести к ценным обобщениям, пока они не подверглись обоснованной процедуре выборки, определяющей вселенную, которую они представляют. Типичным примером этого может служить позиция Лундберга^[73].

Ряд социологов занимались логическими границами и применением процедуры изучения случаев, а также связи этой процедуры с другими методами. Особенно важный вклад был внесен Анджеллом, Беккером, Бёрджессом, Доллардом, Стауффером и Лазарсфельдом, а также Томасом и Знанецким^[74]. [[269]]

Продолжающаяся логическая разработка изучения отдельных случаев, а также использование этой процедуры различным образом, о чем было упомянуто выше, показывают, что это полезное орудие. По-видимому, все согласны, что эта процедура имеет одно важное теоретическое преимущество: она сохраняет структурное единство того, что концептуализируется. Это, очевидно, обязательная функция исследования, учитывая тот факт, что статистический анализ есть в основном анализ «черт», или «атрибутов». Более того, даже лица, наиболее склонные к количественным методам, используют отдельные случаи в качестве источников более глубокого понимания и гипотез^[75].

Некоторые из методологических вопросов, которые волновали социологию, устарели, но некоторые, лежащие в их основе споры, удивительно живучи. Эта живучесть сыграла роль в обогащении методологии социолога, ибо она постоянно подчеркивала то, что имеется много путей познания и много перспектив, с которых могут рассматриваться общественные явления. Постоянное рассмотрение предположений, характерных черт, ограничений и возможностей различных методологических точек зрения в значительной степени способствовало пониманию социологом его работы и их связи с его конечной целью.

ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ

Becker Howard, Through Values to Social Interpretation, Durham, N. C., Duke University Press, 1950.

Chapin F. Stuart, Experimental Designs in Sociological Research, New York, Harper, 1947.

Doby J. T. (ed.). An Introduction to Social Research, Harrisburg, Stackpole, 1954.

Jahoda Marie, Morton Deutsch and Stuart Cook, Research Methods in Social Relations, New York, Dryden Press, 1951, 2 vols.

Lazarsfeld Paul and Morris Rosenberg (eds.), The Language of Social Research, Glencoe, Illinois, The Free Press, 1955. Lundberg G. A., Foundations of Sociology, New York, Macmillan, 1939. [[270]]

Maclver R. M., Social Causation, New York, Ginn, 1942. Merton R. K., Social Theory and Social Structure, Glencoe, Illinois, The Free Press, 1949.

Merton R.K., Paul Lazarsfeld (eds.),Continuities in Social Research, Studies in the Scope and Method of the American Soldier, Glencoe, Illinois, The Free Press, 1950.

Parsons Talcot t, The Structure of Social Action, New York, McGraw Hill, 1937.

Riley M. W. et al., Sociological Studies in Scale Analysis, New Brunswick, Rutgers University Press, 1954.

Sorokin P. A., Sociocultural Causality, Space, Time, Durham, N. C., Duke University Press, 1943.

Stouffer S. A. et al., Studies in Social Psychology in World War II, Princeton University Press, 1949, 4 vols.

Thomas W. 1. and Florian Znaniecki, The Polish Peasant in Europe and America, Boston, Richard G. Badger, 1918-1921, 5 vols. Z naniecki Florian, The Method of Sociology, New York, Farrar and Rinehart, 1934.